Господин Эммануэло де Лас Форесас знал множество забавных историй о пышнотелых блондинках в обеих частях света. Господину Теодору Францу тоже было что вспомнить. Так Шарло почерпывал кое-какие сведения о щедротах жизни.
Обсуждали они и вопросы ремесла.
Господин Теодор Франц вытягивал ноги и, заложив руки в карманы брюк, пускался в откровенности:
— Репортеров, сударь мой, не следует угощать... Нет ничего глупее, чем угощать репортеров. Я их никогда не угощаю. Угощенье, сударь, настораживает репортеров. Наоборот — поезжайте к ним домой, ешьте жиденький суп в семейном кругу — ничего не требуйте, сударь, но зато не скупитесь на приглашения — успех вам обеспечен.
— Да, это путь верный,— поддакивал господин Эммануэло де Лас Форесас.
— Самый дешевый путь,— уточнял господин Теодор Франц.
Господин де Лас Форесас кивал головой.
— Мисс Тисберс обошлась мне дешевле бутылки бордоского... Она была особа набожная, в рот не брала спиртного,— и мы все сидели на одной водице, сударь... Под конец она зарабатывала пять тысяч франков за вечер... Вам приходилось ее слышать?
— Да.
— Тогда мне нет надобности распространяться о ее голосе, сударь.
Господин Теодор Франц помолчал.
— Подношение цветов — это тоже вздор... Публика больше не верит в цветы... Мисс Тисберс обошлась мне в двадцать шесть распятий по три франка за штуку — их ей подносила у алтаря целая депутация... Вот это был эффект, сударь... Распятый Христос в обрамлении иммортелей... Мисс Тимберс рыдала...
Они беседовали о виртуозах и певцах из разных стран мира. В этих случаях господин де Лас Форесас лишь вставлял короткие «да» или «аминь».
— Публика не любит экстравагантности, сударь. Публика добропорядочна. Надо взывать к ее сердцу — к чувству. Играть на ее чувствах. В этом весь секрет. Я спас десяток певиц с помощью «Ave Maria» в сопровождении арфы... Я берусь нажить состояние на любой девчонке, которая согласится петь под арфу...
Великих певиц господин Теодор Франц не ставил ни в грош. Они даже раздражали его.
— Да ведь это же форменное издевательство,— говорил он,— издевательство над здравым смыслом.
— Возьмите, к примеру, Патти,— говорил он.— Да, Патти, мой друг. Чистейшее шарлатанство, сударь. Патти разорила двадцать импресарио. А я не намерен заниматься благотворительностью, я человек деловой. Двенадцать тысяч франков за две арии — издевательство, да и только. Нет, моя цель создать звезду — да, да, создать. Я импресарио, сударь, а не дрессировщик слонов.
Шарло подошел ближе, остановился против господина Теодора Франца и слушал, облокотившись на стол.
А господин Теодор Франц бряцал сотнями и тысячами, так что в ушах звенело.
— Создавать, сударь, создавать — вот в чем суть искусства!..— Господин Теодор Франц откинулся на спинку стула.
Некоторое время мужчины пили в молчании. Шарло по-прежнему во все глаза глядел на господина Теодора Франца, погрузившегося в размышления.
Эммануэло де Лас Форесаса начало клонить ко сну. Когда господина де Лас Форесаса- клонило ко сну, кончики его усов уныло обвисали.
— Но хорошие времена приходят к концу — дела идут все хуже... Все гоняются за контрамарками... На концерты ходят только по контрамаркам... Слишком много развелось знаменитостей, куда ни глянешь — знаменитость... Слишком много шарлатанства... Я говорил, я говорил это господам репортерам. «Господа,— сказал я им,— вы душите искусство. Слишком много вы пишете фельетонов, господа. Слишком много лжете, господа...» Но что толку... что толку от моих слов. У них уже пальцы сводит от писанья, и все равно они пишут и пишут. Они портят нам коммерцию. Они не делают разницы... Конкуренция... Каждый старается перекричать другого... А публика не слышит ни звука... Да, сударь, больших денег теперь уже не наживешь... Через десять лет я не дам и сотни марок за знаменитость с мировым именем.— Господин Теодор Франц умолк. Его руки безвольно вывалились из карманов.— Не дам и сотни марок...
Господин де Лас Форесас вздрогнул от внезапно наступившей тишины, и тут вдруг вспомнил о Шарло, который заснул, уронив голову на край стола.
— Шарло... Ты еще не спишь... Шарло... Мы совсем забыли о ребенке.
