* * *
Снег!
В сером рассветном освещении снег казался гигантской кучей... чего? Самой мягкости! Ники представила себе ванильное мороженое, наваленное повсюду огромными белыми кучами, достаточно плотное для того, чтобы подхватить ее и удержать на поверхности, когда она прыгнет в него. Она кинулась в сугроб, но ощутила только холодное жесткое прикосновение, а в следующее мгновение всюду, где снег соприкасался с открытой кожей, побежали струйки ледяной воды.
Ники захихикала от восхищения.
– Мама! Это так здорово!
– Милая, не отходи далеко. Я пока еще не могу пойти с тобой. Через несколько минут появится солнце.
– И-и-и-и-и-и-и-и! Я хочу кататься на санках!
– Нет, детка, подожди немного. Пусть сначала встанет тети Салли. Если с тобой что-нибудь случится, я не смогу добраться до тебя.
Девочка бежала по колено в снегу, пропустив мимо ушей последние слова матери. Санки были в сарае. Она точно знала где. Сарай – вернее, бывшая конюшня – был пуст, но сани стояли там, в восьмом стойле, прислоненные к яслям. Она помнила их во всех мельчайших подробностях: это были старые санки с рыжими от ржавчины полозьями, с пробитым фанерным сиденьем. Ей надо было забрать их вчера вечером, сразу же после того, как объявили, что будет снегопад!
– Ники! – окликнула ее мать.
Ники обернулась и увидела мать. Та стояла на крыльце, завернувшись в большую меховую куртку, накинутую на плечи, и здоровой рукой прикрывала глаза от хлопьев снега, которые почти утихший ветер нет-нет да и швырял ей в лицо.
– Ники! Вернись!
Ее мать стояла на крыльце.
* * *
«Это она? Черт возьми, она это или нет?»
Женщина стояла на крыльце возле полуоткрытой двери. Спусковой крючок, на котором лежал его палец, так и умолял нажать на него.
Точка миллиметровой шкалы лежала точно в центре ее груди; рука нисколько не дрожала. Поза снайпера была идеальной. Adductor magnus был напряжен и надежно прижимал туловище к земле. От окончания войны его отделяло одно усилие в два килограмма. Ни холода, ни страха, ни дрожания руки, ни сомнений, ни колебаний...
Но... Она ли это?
Соларатов видел ее лишь однажды, через прицел с расстояния в 722 метра, и то в течение одной-единственной секунды. Поэтому он не мог с уверенностью ответить на собственный вопрос. Женщина завернулась в пальто, и одна рука была не видна. Может быть, это означало, что невидимая рука загипсована, а может быть, не означало ничего. Так надевают пальто, когда не хотят просовывать руки в рукава и застегивать пуговицы. Кто угодно может одеться таким образом, на минутку выйдя из дома.
Женщина повернулась и скрылась за дверью.
Он выдохнул.
– И-и-и-и-и-и-и-и! – донесся издалека восторженный детский визг.
* * *
– И-и-и-и-и-и-и-и!
Этот звук был таким далеким, слабым, чуть слышным. То ли случайный порыв ветра донес его сюда, то ли Божья благодать.
Но он мог означать только одно: «Мое дитя».
Несмотря на расстояние. Боб безошибочно узнал этот хрипловатый тембр, эту бьющую через край жизненную энергию, этот не сознающий себя героизм. Этот дух. Черт возьми, в его девочке столько пыла! Она унаследовала это от своего деда; вот уж пылкий был человек!
Она находилась где-то слева, очень далеко. В той стороне не было видно ничего, кроме неровной земли, да и то лишь на несколько шагов.
«Пропади оно пропадом!» – подумал Боб.
Он снял с плеча винтовку и, быстро передернув затвор, перевел ее в боевое положение, дослав в патронник один из 0,308-дюймовых патронов «федералс примо».
Он бежал, и бежал, и бежал.
Он перепрыгивал через камни, наращивая темп, его ноги взметали снежные вихри, каждый из которых отнимал дополнительную порцию энергии. Сердце и легкие работали на пределе, и ровное дыхание сменилось сухими всхлипываниями, при каждом из которых его гортань обжигало, словно огнем. Однако он еще прибавил ходу, он бежал; а когда он вышел из скального лабиринта, склон сделался круче и ему пришлось замедлить шаг, чтобы не упасть, но он стал двигаться прыжками и снова набрал скорость, и все это происходило за гранью возможностей его организма.
И внезапно он выскочил из облаков.
День сразу просветлел, и перед Бобом раскинулась покрытая снегом долина, похожая на огромную чашу ванильного мороженого. Все было еще серым, так как солнце не успело выйти из-за гор. Он разглядел дом, телефонные столбы, вдоль которых проходила дорога, загон, обозначенный лишь верхушками столбов, увенчанных большими снежными шапками, сарай, вероятно забитый всяким хламом, – все казалось милым, как на поздравительной открытке, – и своего ребенка.
