Никого не удивляет наличие в Ладоге или Новгороде крупной варяжской колонии, существование далеко не родственной этнически группы жителей в преобладающей славянской и финно-угорской среде. Но если в X, XI и, может, в XII вв. — иноземцы близки к интеграции в общину, в XIII в. ничего подобного уже не фиксируется. Возрастает количество сохранившихся документов и иных источников, но из них выходит, что немцы и скандинавы проживали в Новгороде обособленными сообществами в специальных очерченных линией забора факториях (дворах) и однозначно воспринимались как люди вне новгородского социума. Примерно то же мы, судя по всему, должны наблюдать и в других городах. Основные выводы строятся в этом вопросе на данных летописи и материалах новгородских торговых договоров, в которых почти не встречаются личные данные участников — нет ни имен иноземцев, проживавших на Руси в XIII в., ни каких-либо их характеристик. Это, так сказать, макроуровень. На микроуровне мы практически не располагаем примерами. Редкие исключения позволяют говорить, что интеграция иноземца в русское общество шла уже исключительно через княжеский двор, где вполне могли принять инородца. Так, в 1230–1240-е гг. известен то ли тверской, то ли дмитровский воевода князя Ярослава Всеволодовича Кербет (Ербет), вероятно, Герберт (Herbert)[1184]. Нехарактерное для Руси имя выдает в нем иностранца.
Фактически чаще всего мы не располагаем иными критериями для определения этнической или конфессиональной принадлежности человека в Средние века кроме имени. Но и этот показатель к однозначным не относится. Например, прозвище «киевлянин» может означать как то, что человек родился в Киеве, так и то, что он приехал из Киева или что он регулярно ездит в Киев, торгует с Киевом или киевскими товарами, специализируется на южной торговле. Кроме того, для позднейшего времени мы наблюдаем процесс огласовки или модификации имен: Ивор становился Игорем, а Тудор — Федором. В этом случае исчезают даже небольшие зацепки для определения личных особенностей этого человека, который теряется в среде местного общества. Следует признать, что для XIII в. материал по личным именам иноземного происхождения в русских источниках представлен слабо. Так, в окружении князя Ярослава Всеволодовича новгородская летопись фиксирует некоего новоторжца Ивора (осень 1215 г.), который, судя по всему, тождественен Ивору Чапоносу, выполнявшему функции княжеского посланника в Новгород весной 1216 г., накануне Липицкой битвы[1185]. Скандинавское имя Ивор, к сожалению, вовсе не обязательно указывает на происхождение его носителя. Нам известно немало примеров использования скандинавских имен на Руси в качестве вполне допустимых. Имя Ингварь было распространено в княжеской среде: известны киевский князь Ингварь Ярославич (упом. 1180–1212 гг.)[1186], рязанский князь Ингварь Игоревич (упом. 1207–1235 гг.) и Ингварь Ингваревич[1187]. А в Ипатьевской летописи под 1146 г. упоминается киевлянин Ивор Юрьевич, под 1180 г. — рязанский воевода Ивор Мирославич, в 1241 г. — галицкий боярин Ивор Молибожич[1188]. Та же ситуация с именем Тудор, которое отдаленно напоминает латинское Theodore, но в русском не сразу объединилось с Федором. Новгородской летописи под 1224 г. известен Никифор Тудорович, а под 1229 г. — Иван Тудоркович[1189]. Нерусское происхождение выдает отчество-прозвище новгородского тысяцкого Ратибора Клуксовича (упом. 1268–1269 гг.)[1190]. Имя Клукс (или Клюке) в источниках не встречается. Оно позволяет произвести себя от Klaus (от Claus, Claes) — немецкая огласовка имени Николай. Однако это может быть и производная от прозвища Клюка, которое встречается в позднейших записях.
Любекские документы XIII в. содержат существенно больше примеров имен, на которых отразились этнические или региональные особенности. Хотя это может быть оправдано и существенно большим количеством сохранившихся документов. Среди членов Любекского магистрата встречаются бюргеры с характерными прозвищами. Например, в 1230 г. упоминается Генрих Грек (Henricus Grecus
