никто не воспринял как горькую иронию то, что ис
ключение было сделано лишь для особо почитаемо
го распятия, надлежащим образом перенесенного
в церковь в Сент-Омере. Изображение человека,
объявившего своим последователям, что кроткие
наследуют землю, видало и не такое. Жестокости
герцога Альба отнюдь не смутили этих любителей
порядка, а бесчинства рейтаров Александра Фар-
77
незе почти что стерлись из памяти. Воспоминания о
солдатах Конде, напротив, обжигали по-прежнему.
Тонкие политики, местные жители чувствуют, что,
несмотря на радостный перезвон колоколов,
встречающий прибытие Людовика, беды и горести
еще не кончились. Прежде всего они чувствуют,
что на их старинные привилегии почти вольного го
рода покушаются королевские интенданты.
Так оно и происходит. Военная свистопляска
продолжается. По Нимвегенскому договору этот
кусок земли окончательно отходит к Франции, но
шествие полков под разудалую музыку Люлли *,
грабежи и пожары продолжаются до заключения
Утрехтского мира *, то есть в течение тридцати пяти
лет. Они превращают фламандских крестьян еще в
большей мере, чем всех остальных, в несчастных
животных, описанных Лабрюйером * в эпоху, ког
да, по словам одного поэта XIX века, заходящее
солнце Великого Короля, «столь прекрасное, золо
тило своими лучами жизнь». В то время, когда даже
добряк Фенелон *, отвечая офицеру, замученному
угрызениями совести, довольствовался тем, что со
ветовал тому умерить по возможности аппетиты
его подчиненных, ибо грабеж считался необходи
мым подспорьем в солдатской кормежке, в то вре
мя доходы землевладельцев в натуральном виде
сильно сократились, а похлебка стала еще жиже.
Городской патрициат реагирует на вторжение
французского интендантства тем, что скупает на
следственные гражданские должности, пущенные
в продажу новой администрацией. Это сопряжено
с расходами, но таким образом удается остаться в
78
своем кругу. Я говорила у ж е о приказе зарегистри
ровать у Д'Озье семейные гербы, это новое поста
новление, распространившееся, кстати, на всю
Францию, было предназначено для того, чтобы
хоть как-то пополнить королевскую казну. Бисва-
ли, между прочим, отказались подчиниться: быть
может, они не верили в прочность французского
режима. Интендант мог сколько угодно поднимать
на смех несчастных горемык, не способных за
платить долги, все было напрасно. Другие семьи,
например Кленверки, более послушные, повино
вались скрепя сердце и кошелек. Это было также
время, когда король, оказавшись без гроша в кар
мане, пустил в продажу пятьсот дворянских грамот
по шестьсот ливров за штуку. На эту приманку, ес
ли можно так выразиться, клюнул только один
фламандец.
Земля выздоравливает быстро во времена, ког
да человечество еще не в состоянии разрушать и
загрязнять ее в больших масштабах. Люди сплачи
ваются и вновь берутся за дело с усердием насе
комых, которое не то вызывает восхищение, не то
является признаком глупости. Кажется, что вто
рое определение — более подходящее, ибо уро
ки, извлеченные из опыта, обычно ничему не
служат. Несмотря на несколько тысяч плутов в
военной форме, пущенных в расход под командо
ванием Вильруа, Мальбрука или Фридриха II, что
позволило избавить мир от их, как бы сказал Пан
глосс *, надоедливого присутствия, XVIII век — од
на из самых сладостных и отрадных для жизни
эпох. Но древняя Фландрия пошла в ногу со вре-
79
менем: прежние красновато-коричневые с золо
том тона уступили место французской гризайли.
Старый патрициат превращается в дворянство
мантии. Прежние обильные застолья и народные
гулянья сменяются праздниками, на которых ули
це нет места. Байёль переходит в разряд почтен
ного провинциального захолустья, во все времена
дорогого сердцу французских романистов, где бо
лее или менее титулованные магистраты и мелкая
знать, предпочитая городской комфорт неудобст
вам своих владений, играют в трик-трак при свете
свечей в серебряных канделябрах. Народная
жизнь сохраняется прежде всего в предместье
Амбахт, где трактиры дешевле, чем в городе, где
пивовары варят пиво, ткачи ткут на дому, а кру
жевницы, склонившись над подушечками, выпи
сывают пальцами утомительные танцы. Амбахт