Мистер Уинбурн усмехнулся.
— Хорошо, моя дорогая, будем считать, что никаких привидений нет.
— И пожалуйста, — продолжала миссис Ланкастер, — ни слова об этом в присутствии Джеффа. Он такой впечатлительный.
Джефф был маленьким сынишкой миссис Ланкастер. Семейство состояло из мистера Уинбурна, его овдовевшей дочери и юного Джеффри.
Дождь начал стучать в окно — шлеп-шлеп, шлеп-шлеп.
— Слушай, — сказал мистер Уинбурн, — не похоже ли это на легкий звук шагов?
— Это скорее похоже на дождь, — сказала миссис Ланкастер, улыбнувшись.
— Но это… это шаги! — вскричал мистер Уинбурн, подавшись вперед, чтобы лучше расслышать.
Миссис Ланкастер рассмеялась.
— Это Джефф спускается к нам.
Мистеру Уинбурну ничего не оставалось, как тоже рассмеяться. Чай был сервирован в столовой, и он сидел спиной к лестнице. Теперь он повернулся к ней лицом.
Маленький Джеффри сходил по ступеням медленно, осторожно, с детским благоговением перед незнакомым местом. Полированная лестница из дуба не была покрыта ковром. Мальчик пересек столовую и остановился напротив матери. Мистер Уинбурн слегка вздрогнул. Пока ребенок шел по комнате, старик отчетливо слышал другие шаги на лестнице, будто кто-то следовал за Джеффри. Звук этой неровной, ковыляющей походки поначалу сильно встревожил Уинбурна, но потом он недоверчиво пожал плечами. «Дождь, вне всякого сомнения», — сказал он себе.
— Вон бисквитные пирожные, — заметил Джефф невозмутимым тоном человека, который всего лишь констатирует интересный факт. Мать не осталась безучастной к этому намеку.
— Ну, сынок, как тебе нравится твой новый дом? — спросила она.
— Большой, — отозвался Джеффри с набитым ртом. — Комнаты, комнаты, комнаты… — после этого глубокомысленного замечания он снова замолчал, озабоченный тем, как бы поскорее управиться с пирожным.
Дожевав последний кусок, мальчик заговорил без умолку:
— Ой, мама, Джейн говорит, тут чердаки есть; можно я посмотрю их? Там, наверное, потайная дверь. Джейн говорит, что ее нет, а я думаю — должна быть, и, во всяком случае, я знаю, там будут трубы — водопроводные трубы, и (с лицом, сияющим от радости) я буду там играть, и — о! можно мне пойти и посмотреть бо-ойлер? — Последнее слово он протянул с явным восхищением. Дедушка слегка устыдился того, что это слово, такое заманчивое и таинственное для малыша, ему самому напоминает только о счетах водопроводчика и недостаточно горячей воде.
— Осмотрим чердак завтра, дорогой, — сказала миссис Ланкастер. — Что, если ты принесешь свой конструктор и построишь красивый домик или машину?
— Не хочу из его строить…
— Из него.
— Не хочу строить из него ни домик, ни машину.
— Может, построишь бойлер? — предложил дед.
Джеффри просиял.
— С трубами?
— Да, со множеством труб.
Счастливый Джеффри убежал, чтобы принести детали конструктора.
Дождь все еще лил. Мистер Уинбурн прислушался. Да, конечно, это шум дождя… но очень похоже на шаги.
Той же ночью Уинбурну привиделся странный сон. В этом сне он бродил по городу, который казался ему огромным. Но там совсем не было взрослых, только дети — целые толпы детей. Все они обращались к нему с непонятным вопросом: «Ты привел его?» Он как будто знал, о чем они спрашивают, и грустно качал головой. Тогда они оставили его и пошли прочь, жалобно плача и всхлипывая.
Город и дети исчезли: он очнулся в своей постели, но рыдания всё еще звучали у него в ушах. Уинбурн отчетливо слышал их, хотя сон как рукой сняло. Он вспомнил, что комната Джеффри этажом ниже, а между тем плач доносился сверху. Уинбурн сел и чиркнул спичкой. Всхлипывания тут же прекратились.
Мистер Уинбурн не стал рассказывать дочери ни о своем сне, ни о том, что последовало за ним. Он был уверен: это не игра воображения. Вскоре он снова услышал детский плач, на этот раз днем. Ветер в печной трубе издавал какой-то особенный звук, в котором нельзя было не различить скорбные, надрывные всхлипы.
Уинбурн обнаружил также, что он не единственный, кто слышит их. Однажды экономка сказала горничной: «Надо думать, не больно-то хорошо эта нянька обходится с мастером Джеффри: нынче утром он так плакал, точно его сердечко вот-вот разобьется». Но когда Джефф спустился к завтраку, он буквально лучился здоровьем и счастьем. Старик знал, что плачет другой ребенок — тот, чьи неровные шаги все больше пугали его.
