И вот как-то раз, когда мать отправила Летицию на реку за водой, Ошун предстала перед ней в облике католической святой, будто в дрожащем мираже, и сообщила девушке, что ей следует отправиться в Ипасуэно и сделать то, что та впоследствии и сделала. Ошун сказала, что в знак своей искренности преподносит ей особый подарок, который никогда и никому нельзя показывать. Озадаченная, поскольку Ошун ничего ей не дала, Летиция принесла воду в дом и в своем гамаке нашла браслет из пяти переплетенных блестящих полосок меди. Летиция носила его на шее под одеждой на шнурке; присутствие браслета и зеленоватое пятнышко от него на золотистой коже постоянно напоминали о предстоящей миссии.
Накануне дня, когда Летиция задумала уйти, отец вернулся домой пьяным. Его не было два дня, он ночевал в поместье, где ему виделись сны, бурлившие горечью от недостижимости дочери. В конце концов он решил прийти домой, упасть пред ней на колени, во всем признаться, умоляя понять и простить, надеясь, что исповедь очистит душу.
Но все вышло не так. Когда он вошел в ее комнату, дочь лежала в гамаке ч в полумраке казалась спящим ангелом. Чувства переполнили сеньора Арагона, слезы катились по щекам, когда он гладил тело Летиции через тонкую сорочку. Поначалу прикосновения были не более чем отеческими – но недолго. Пришла мысль, что можно овладеть ею во сне и она подумает, будто ей все приснилось. Он попытался осторожно приподнять сорочку и распустить завязки на шее, но пьяные пальцы не слушались, а когда он склонился над дочерью, тень упала ей на лицо.
– Я не сплю, папа, – сказала Летиция.
В отчаянии сеньор Арагон потерял контроль над собой и решил, что теперь, когда он попался, терять нечего и нужно получить свое, прежде чем мир окончательно рухнет и навеки погребет его под собой.
Он набросился на дочь, вцепился в нее, попытался поцеловать в губы, как часто представлял в мечтах. Но гамак качнулся, и старая ткань под их весом расползлась. Арагон припер девочку к стене, стал срывать с нее сорочку, но тут в комнату вошла его жена и с мягким укором прошептала:
– Альберто…
На следующее утро Летиция оставила записку: «Я расстанусь с девственностью, буду много страдать и произведу на свет ребенка для Ошун». После ее ухода нашли тело Альберто Арагона: он отправился на реку, туда, где Летиция обычно брала воду, и перерезал себе горло.
Менструация Аники стихала вместе с дождем. Дионисио с Аникой полегчало; во время просветов они выходили немного прогуляться. По улицам бежали бурые реки, несшие в себе традиционную причудливую добычу наводнений: дохлых кошек, одежду, обалдевших пекари, ярко-голубые рубашки. Поначалу воздух был так свеж и промыт, что от него болела грудь, но потом солнце запустило в воду свои когти, потянуло ее к себе и рассеяло в пар, отчего все покрылось каплями, а из трещин нахально высунулась тончайшая плесень. Кусачие комары исчезли, их сменила одурманивающая влажность, от которой пот выступал из всех пор, стоило только шевельнуться, и потому единственным убежищем стало море, где только и можно было сносно жить, по шею погрузившись в воду.
Дионисио с Аникой взяли напрокат мотоцикл, в залог оставив золотой перстень, первоначально подаренный в 1530 году королем Португалии графу Помпейо Ксавьеру де Эстремадуре за службу наемником и с тех пор передававшийся в семье Coca по наследству. Они намеревались осмотреть большой испанский замок, построенный африканскими рабами, которые, получив свободу, стали прародителями нации, но эта монолитная громадина угнетала: только подумать, что веками происходило за ее стенами. И пара покатила дальше по дорожной пыли, а на обочине то и дело мелькали разукрашенные памятные знаки, отмечавшие место автокатастроф, с дагерротипами покойных и увядшими цветами. Дионисио и Аника проскакивали мимо пожилых крестьянок с удрученными мулами, которых донимали слепни и поклажа из неопознанной растительности, мимо беленных известкой домишек с необщительными кошками и нелюбознательными детьми, мимо коз с дьявольскими глазами и гранатовых деревьев, увешанных запыленными плодами.
