Несмотря на все это, у них выработался распорядок дня. Вставали поздно, когда лежать рядом становилось слишком жарко. На завтрак съедали яичницу с хлебом, пили крепкий кофе. Потом шли поплавать и поваляться на пляже, днем съедали по куску мясного пирога с ледяным пивом и возвращались на берег, чтобы провести сиесту под сенью пальм. Когда солнце уже стремительно заваливалось за горизонт, они в тучах комаров отправлялись домой, принимали душ и шли в город ужинать. Они перебывали во всех ресторанах, и Дионисио говорил: «Санкочо приносит стране больше дохода, чем добыча нефти». За ужином пили холодное вино, затем возвращались домой и до поздней ночи предавались любви. Дионисио напоминал Анике предостережение мачехи о том, что может случиться с невинной девочкой, окажись она в незнакомом месте наедине с мужчиной, и говорил: «Она уверена, что ты вернешься беременной». Аника про себя улыбалась и страстно загадывала, чтобы так и вышло.
Пожилая пара выехала из соседней комнаты, и вместо нее вселились две рубенсовские толстушки-нимфы, чья жизнь состояла из нескончаемых вечеринок с многообразными местными Ромео. У соседей постоянно орали, непристойно реготали и сладострастно вопили, хлопали двери, шаркали ноги, в стенку ритмично колотилась спинка кровати, и однажды в четыре часа утра Дионисио не смог больше это выносить и ворвался к ним в самый разгар гулянки.
Повсюду валялись бутылки, а на сбитых простынях расположились две голые дамочки и четверо голых мужчин; застигнутые посреди забав, они замерли, и у всех мужчин одновременно пропала эрекция. Вид огромного мужика с дико вытаращенными глазами и спутанными космами привел шалунов в ужас: он яростно орал, точно Гефест, перевернул кровати и потребовал немедленно прекратить бесконечные еженощные сборища. Встретившись с Дионисио на следующий день, толстушки не могли поверить, что перед ними тот самый человек, который нагнал на них страху ночью, поскольку сейчас он казался вдвое меньше. Но с тех пор вакханки по ночам переходили на боязливый шепот, что даже увеличивало наслаждение и напоминало подростковые радости первых любовных опытов с носовым платком во рту, чтобы не услышали родители.
Аника ужасно огорчилась, когда наступили месячные – крах надежд на плодоношение, – и она снова сделалась капризной и раздражительной, пока к ней не вернулась способность зачать.
Аника переживала приход обычно желанной менструации, Дионисио терзался, что же он такое натворил, отчего так переменчиво настроение любимой, и тут пошел дождь. Он шел три дня, заточив влюбленных в комнате. Сидя на балконе, они смотрели, как на улице, словно в реке, прибывает вода, и прислушивались к изнуряющему плеску нескончаемого водяного потока, что испарялся, чтобы снова низринуться дождем. Дионисио читал Анике вслух «Monologo de Isabel Viendo Llover en Macondo»,[34] потом она сама принялась за романтические повестушки, а он вгрызся в «Viva о Povo Brasileiro»[35] на непостижимом португальском. На второй день чтения этого шедевра внезапно хлынуло через край раздражение от дождя и отключений электричества, и Дионисио, запустив книгой в стену, заорал:
– Какого хрена этот Рибейро не пишет на сволочном испанском? С какой стати я должен читать эпические поэмы на таком недоношенном языке? Почему эти долбаные бразильцы не говорят, как все нормальные люди?
Аника выглянула из-за книжки, где рослый режиссер как раз влюбился в актрису, скрывавшую свое прошлое, и протянула Дионисио руку.
Когда так льет, можно только читать либо любить друг друга. Но от столь резкого ограничения выбора душа восстает против того и другого, так что приходится открывать новые стороны любви, чтобы сделать ее приемлемой.
– Я прохудилась, – сказала Аника, – но все равно иди ко мне, любимый.
Он взял ее руку, и она притянула его к себе, словно пытаясь расплатиться за ужасный поступок, который ей так скоро придется совершить. Она ласкала его, пока он не почувствовал, что выше человеческих сил смирно лежать подле этого прекрасного, гладкого и юного тела. Дионисио улыбнулся и нежно поцеловал Анику.
