Семья Мускат - страница 40

— Ну, чего медлишь? Рассказывай, как ты это толкуешь, — сказал он, поворачиваясь к Фишлу и толкая Зайнвла в бок: дескать, его, Мешулама, не проведешь.

Тем временем Аижа сообщил ожидавшему в молельном доме Мойше-Габриэлу, что ребе готов его принять. Мойше-Габриэл пригладил пейсы, поправил талис и последовал за шамесом. Когда они шли через двор, было видно, что в комнате ребе горят и лампа, и свеча. Ребе курил длинную, изогнутую трубку. Он сделал Мойше-Габриэлу знак рукой, чтобы тот сел в кресло.

— Скажи, реб Мойше-Габриэл, в чем там дело с дочерью Нюни? Я слышал, она отказывается выходить за Фишла.

— Ничего удивительного, мать отправила ее в современную школу; в книгах, которые они там читают, рассказывается про прелюбодеяния и прочие гнусности. Вот юноша хасид ее и не устраивает. Она, как и все молодые, тоже закусила удила.

— А может, прости Господи, она влюбилась…

— Не знаю. Есть у нее вроде бы какой-то молодой человек, он приехал в Варшаву из Малого Тересполя, говорят, вундеркинд, но уже испорчен, внук малотереспольского раввина.

— Должно быть, Дана Каценелленбогена.

— Да.

— Великий был человек.

— А что толку? Этот парень общается с моим шурином, Абрамом Шапиро. Адаса дает ему какие-то уроки. Абрам и мой тесть — на ножах, они не выносят друг друга. Зато жена Нюни беспрекословно его слушается. А он всячески настраивает их с дочкой против Мешулама.

— А что он имеет против твоего тестя?

— Это старая история…

— Ну… Принуждать ребенка тоже ведь нехорошо. Гина-Генендл тоже не хотела выходить за Акиву, это мать, упокой Господи ее душу, ее заставила.

— И так плохо, и сяк…

— Человек вправе решать сам. А иначе какая разница между райским престолом и преисподней?

Ребе сунул трубку в рот и стал ею попыхивать. Решено: он предупредит Мешулама, что, если девушка будет упорствовать и впредь, принуждать ее выходить замуж за Фишла не следует. Пусть уж лучше еще несколько лет в невестах походит, чем сойдет после свадьбы с пути истинного.

Посреди ночи Роза-Фруметл услышала стон мужа. Она спросила, что с ним, и Мешулам, что-то в раздражении буркнув, ответил:

— Спи. И отстань.

— Может, хочешь чая? — не отставала она.

— Не хочу я никакого чая.

— Что же ты хочешь?

Мешулам на минуту задумался.

— Хочу быть лет на тридцать моложе.

Роза-Фруметл вздохнула.

— Какая глупость! — с нежностью в голосе проговорила она. — С тобой, слава Богу, все в порядке. Ты — как пятидесятилетний, не сглазить бы только!

— Несешь всякий вздор! — прорычал Мешулам. — Ладно, отвяжись. Если что меня и беспокоит, то это не твоего ума дело.

— Право же, я тебя не понимаю, — скорбным голосом отозвалась Роза-Фруметл.

— Я и сам себя не понимаю, — послышался в темноте голос Мешулама; неясно было, к кому он обращается, к самому себе или к жене. — Кручусь, кручусь, а все впустую. У меня было две жены, семеро детей, я собирал приданое, раздавал деньги зятьям. Потратил на них миллионы! И что я со всего этого имею? Что нажил? Врагов, обжор, дармоедов. Отличную компанию произвел на свет.

— Мешулам, говорить такое — грех.

— Пускай. Покуда у меня есть язык, буду говорить, и, если Господь захочет меня наказать, он высечет по голой заднице меня, а не тебя!

— Фе! Мешулам!

— Нечего фекать. У тебя один ребенок, а у меня их семеро. И в каждом какой-нибудь червь завелся… — Он осекся, словно не мог решить, жаловаться ему этой женщине, которая по чистой случайности стала его женой, или это будет ниже его достоинства. — В том, что дети мои никчемны, никто не виноват. Я и сам тяжелый человек, упрямый, злопамятный, подлый. Я ж этого не отрицаю. Говорят ведь, яблоко от яблони недалеко падает. Да и жены мои — не подарок. Первая — да не обидится на меня ее дух — была женщиной самой заурядной. Со второй мне просто не повезло. Но зятья-то у меня могли быть приличные, разве нет? Хотя бы те, кого можно купить за деньги, как скот на базаре…

— Мешулам, что ты такое говоришь? — не выдержала Роза-Фруметл.

— Тихо, женщина! Я не с тобой разговариваю. Я разговариваю со стеной, — буркнул Мешулам. — Тебе-то чего дрожать? В аду мне гореть — не тебе!