Аса-Гешл уснул. Барбара разбудила его. Он открыл глаза, но не мог ничего понять — ни где он, ни что с ним. До него донесся голос: «Аса-Гешл, рис готов». Кто ест рис посреди ночи? — с удивлением спросил он сам себя. Барбара протянула ему ложку. Он поднес недоваренный рис ко рту. Она села с ним рядом и стала есть из той же миски; их щеки соприкасались.
— Ты что, не голоден? Что с тобой?
— Спать хочу.
Он поднялся с дивана, но кровати не разглядел. Налетел на стол, потом на стул, ударился о край плиты. Замер на месте и стал ждать. Он впал в ступор, точно животное. Потом вдруг вздрогнул и пришел в себя.
— Что ты делаешь? Почему не ложишься?
Он хотел ответить, но губы не складывались в слова. Крупинка риса пристала к языку. Он схватился за стену, будто ребенок, который только учится ходить. Барбара обняла его:
— В чем дело? Ты меня пугаешь.
Она довела его до кровати. Какие холодные простыни. Его голова погрузилась в подушку.
2
Утром Аса-Гешл проснулся от рева самолетов и перестука пулеметов. Комната была залита солнечным светом. Барбара уже встала и ходила взад-вперед в шлепанцах и халате. Детская радость охватила Асу-Гешла. Солнце светит! Люди живы! Он дома! Он спрыгнул с кровати и оделся. Рев самолетов смолк — а с ним и стук пулеметов. Снова открылись окна, заговорило радио, закричали дети, во дворе стояли люди, много людей, они что-то говорили, жестикулировали, показывали на небо. Казалось, всех охватило какое-то безудержное веселье. Аса-Гешл проснулся с чувством голода, жажды, у него ныли натруженные ноги, но ему хотелось двигаться, поскорей повидаться с родными. Тупой ужас, преследовавший его последние дни, рассеялся. Барбара включила радио. Диктор говорил только о победах: наши героические войска, сообщал он, отражают атаки противника на всех фронтах, под Серадзем, Петрковом, Тчехановом, Модлином. На полуострове Хель наши доблестные солдаты оказывают героическое сопротивление. Противник вытеснен с острова Вестерплатте, возле Данцига. Французская и английская авиация бомбит Рур. В Америке прошли многотысячные антивоенные манифестации. Президент Рузвельт созвал министров на срочное совещание.
Информационные сообщения сменялись музыкой и инструкциями гражданскому населению: как вести себя во время бомбежек, как оказать первую помощь раненым. А затем опять следовали военные сводки, приказы, предупреждения, оптимистические прогнозы. Аса-Гешл позвонил Нюне, но к телефону никто не подошел. Тогда он отыскал в записной книжке номер Пини и позвонил ему.
— Кто говорит? — Голос у Пини был хриплый, срывающийся.
— Аса-Гешл, муж Адасы.
Пиня промолчал.
— Я только что звонил своему тестю, — пояснил Аса-Гешл, — но дома никого не было.
— Ваш тесть переехал к нам, — сказал после долгой паузы Пиня.
— Он не подойдет к телефону?
— Он вышел.
— В таком случае, может, вы мне скажете, где Адаса.
Пиня что-то пробормотал, осекся, закашлялся, а потом с упреком сказал:
— А мы думали, вы там, у нее.
— Я вернулся только вчера вечером.
— Как это вам удалось? А впрочем, не важно. Адасы нет… умерла Адаса.
Оба долго молчали.
— Когда это случилось?.. Как? — выдавил из себя Аса-Гешл.
— В Отвоцке… Первой же бомбой…
И снова — долгая пауза.
— Где Даша?
— Здесь, у нас. Хотите с ней поговорить?
— Нет. Сейчас приеду.
Барбара тем временем рылась в комоде. Лучшие ее туалеты погибли в дороге. Она вынимала платья, обувь, белье. По всей вероятности, она не слышала, о чем шел разговор, и поэтому спросила:
— Ну, как там твои родственнички?
— Барбара! Я ухожу! — Аса-Гешл не узнал собственного голоса. — Адасу убили.
Она подняла на него глаза и побледнела.
— Приду вечером, — сказал он.
— Если будет куда!
Какое-то время они неподвижно смотрели друг на друга. Первой пришла в себя Барбара:
— Погоди. Я — с тобой. Мы можем потеряться.
Пока она одевалась, он сидел на диване. Вышли они вместе. Улица была заполнена людьми: Аса-Гешл ни разу не видел на Желязной столько народу. Каждый что-то нес: чемоданы, свертки, сумки, котомки. Какой-то высокий мужчина в одной руке держал торшер, в другой — корзину. Посреди улицы, среди разбросанных бревен, евреи и поляки копали широкую траншею. Хасиды кидали землю быстрыми, спорыми движениями рук и плеч, каждую минуту дежурно вытирая со лба струящийся пот. Где-то неподалеку работала пекарня: Аса-Гешл заметил, что женщины несут свежие булки. Многие прохожие одеты были по-военному: девушки — в солдатских шинелях, мужчины — в касках. Сквозь толпу пробирались медсестры, санитары с носилками, скауты. У многих горожан с плеч свешивались противогазы. Посреди улицы как ни в чем не бывало о чем-то спорили две высокие монашки. Барбара крепко держала Асу-Гешла за локоть — не потеряться бы. Она переоделась, он же по-прежнему был в измятом костюме, грязной рубашке, стоптанных башмаках. Когда они проходили мимо большого магазина, Аса-Гешл бросил взгляд на свое отражение в витрине и остолбенел. В таком виде к Пине идти нельзя, решил он, и они, свернув, направились в Новолипки, где он снимал комнату.
