Оксенбург вытер со лба пот.
— Может, хочешь выпить? — спросил он.
— Нет.
— Что у Мускатов? Как ты там справляешься?
— Вот подумываю, не уехать ли в Америку, — сказал неожиданно для самого себя Копл. «И зачем я доверяю секреты этому пьянице?» — тут же подумал он.
Оксенбург нахмурился и стал жевать губами, как будто пытался проглотить кончики собственных усов.
— С какой стати? Ты шутишь.
— Я серьезно.
— Зачем тебе? Тебе что, Варшавы мало? И потом, что ты будешь делать в Америке? Там ведь вкалывать придется — иначе не проживешь.
— А где твоя жена? — справился Копл.
— Бог ее знает. Говорю тебе, дружище, здесь, в Варшаве, ты — царь и бог. А в Америке портки будешь гладить.
Копл ничего не ответил, встал и вышел из комнаты. В коридоре он с минуту постоял в нерешительности: то ли вернуться в гостиную и присоединиться к остальным, то ли уйти вообще. «Пьянчуга прав, — подумал он, — что мне делать в Америке?» И он представил себе, как будет жить с Леей в небоскребе. Под ними несутся поезда, грохочут вагоны подземки — и все кругом говорят только по-английски. Будет бродить, как неприкаянный, в этом чужом мире — ни детей, ни друзей, ни женщин. Лея быстро состарится, начнет ворчать. Башеле поплачет-поплачет, а потом возьмет и выйдет замуж за торговца углем из дома напротив. Спать он будет в постели Копла, и Башеле будет по утрам будить его словами: «Хаим-Лейб, милый, вставай, а то кофе простынет!»
«Будь они прокляты, эти женщины, — подумалось Коплу. — Обманщицы и шлюхи, все как одна!»
И он вдруг почувствовал себя жалким и беспомощным, как когда-то, когда он, зеленый юнец, запуганный сирота из провинции, с трудом зарабатывал два рубля в неделю. В те дни он был так одинок, что по субботам приходил в молельный дом рано утром и оставался там до конца Шабеса. Со временем, правда, судьба ему улыбнулась: он стал членом общины, познакомился с Мешуламом Мускатом, женился на приличной бедной девушке, родил несколько славных детишек, кое-что заработал. Зачем ему уезжать? К чему ломать жизнь сразу двум семьям? Где это сказано, что ему суждено стать зятем Мешулама Муската?
Тут дверь в гостиную раскрылась, и в коридор вышла раскрасневшаяся и улыбающаяся мадам Голдсобер: из-под шали виднеется кружевная блузка, из-под плиссированного платья выглядывает оборка нижней юбки. Она взглянула на него с некоторым удивлением:
— Нет, вы поглядите на него. Стоит, точно провинившийся школьник.
— Ты уже домой собралась? Так рано?
— С чего ты взял? Просто я забыла дома свои астматические папиросы.
Помолчали. Мадам Голдсобер тряхнула головой.
— Вот что, — сказала она после паузы. — Пойдем-ка со мной наверх.
— Почему бы и нет.
И они стали подниматься по лестнице, мадам Голдсобер опиралась ему на плечо.
— Входи, — сказала она, открывая ключом дверь. — У тебя спички не найдется?
Внутри было темно, пахло натертыми воском полами. Чувствовалось, что здесь живет женщина и что живет она одна. И тут, совершенно неожиданно, вдова обняла Копла за шею и жадно поцеловала его в губы. От нее пахло табачным дымом и шоколадом. У Копла поплыли круги перед глазами.
— Вот ты, значит, какая, — пробормотал он.
— Да, такая, — отозвалась вдова.
И она вновь принялась целовать его с неистовством женщины, отбросившей всяческий стыд.
«Что это, черт возьми? — пронеслось в голове у Копла. — А ведь как хорошо. А будет — еще лучше».
3
Мадам Голдсобер вырвалась из объятий Копла.
— Мне надо идти вниз, — сказала она. — Бог знает, что придет Крупнику в голову.
— Чего ты боишься этого Крупника?
— Боюсь, как бы он чего не сболтнул. Вот что. Приходи попозже. Часов в одиннадцать. Хочу еще раз у них показаться.
— Не буду я торчать у Оксенбургов весь вечер, — подумав с минуту, сказал Копл. — Увидимся.
— Куда ты идешь, Копл? Странный ты какой-то. Вечно у тебя какие-то тайны. Давай вот как. Ты спускайся первый. А то, если мы вернемся вместе, сразу же пойдут разговоры.
Копл спустился вниз. Прежде чем войти в гостиную Оксенбургов, он первым делом подошел к зеркалу на стене в коридоре пригладить волосы. Карточная игра кончилась. Давид Крупник беседовал с Леоном Коробейником, который промышлял антиквариатом и драгоценностями. Циля, замужняя дочь Оксенбургов, вышла из комнаты, и разговор шел мужской.
