И я продолжал: нет, это ошибка! Признавался: это горчайшее из заблуждений. Смаковал – нудно, детально – тщеславие и тщету, иллюзию и самообман. Вскрывал суть одиночества и высмеивал его власть. Пенял на неискренность всего мира. А потом, ему в противовес…
Вот оно, писал я Семманту, все дело именно в этом. Где-то по свету, во времени и пространстве, разбросаны души, связанные с тобой нитью. Те, с которыми вы нужны друг другу, независимо от тщеславия и выгод. Ты конечно же не чаешь их встретить. Даже и не надеешься, гонишь прочь мечты. Знаешь, что вероятность пренебрежимо мала – а уж с вероятностями ты знаком не понаслышке. Но надежда живет – и вдруг когда-то, пусть даже не без примеси самообмана, ты, да, сталкиваешься случайно и видишь: вы нашлись, нашлись!
Я стучал по клавишам, растекался мыслью о родстве душ – о том же, о чем пишут все. И при этом сочувствовал роботу, мне было его жаль. Никогда, мелькала мысль, ему не придется пережить того же – хотя бы потому, что он единственен в своем роде. Нет ни одной души, родственной ему по-настоящему; он уникален, он ни на кого не похож. Я создал его таким – неужели я виноват?
Потом продолжалась жизнь – упоительная, другая. Ты конечно же ненормальный, – смеялась Лидия. – Но мне нравится, я, пожалуй, скрашу своим присутствием твой мир!
И она скрашивала его – о, да! Мы любили друг друга во все времена суток. Я задыхался в облаке ее волос, белизна ее кожи сводила меня с ума. Белоснежное тело принадлежало мне, все целиком, без табу и запретов. На нем оставались красные пятна – от моих рук, от шлепков и объятий. Иногда ей хотелось боли, она просила меня быть грубым. Порой и сама она причиняла мне боль – улыбаясь целомудренно-сладострастно. Смола и свинец будто жгли покровы. Раскаленные иглы клеймили меня ею. Я переживал это как рождение заново каждый раз. И, возродившись, видел одно и то же: едва различимую полуулыбку всеведения, предназначенную – нет, не мне; может быть, никому вообще.
Мы не знали смущения и ничего не стыдились. Прошлые истории не мешали нам ни в чем. Есть живые, есть мертвые, и есть те, кто уходит в море, – говорили древние греки. Есть несчастные, есть счастливые, есть мы с тобой, – сказал я ей как-то. Лидия прикрыла веки. Потом глянула пристально, потемнев зрачками. Я нырнул в них, как в бездонный омут…
Вообще, она часто меняла цвет глаз – тонкими линзами разных оттенков. Я пытался объяснить цвета, как когда-то облики Семманта, но обычно попадал впросак. Состояния ее души трудно было расшифровать. Все же, мне казалось, что в зеленом она чувственна и беспечна, а ультрамарин, напротив, означает задумчивость или грусть. Но и это могло быть лишь домыслом. Я вообще тяготел к домыслам в то время.
Эйфория всегда есть замещение пустоты. Странно было думать, что можно вновь парить на крыльях. Расставшись утром, мы к обеду успевали соскучиться и затосковать. Бросались в город, встречались где-то, кидались в объятия, как после долгой разлуки. Был март, по-испански теплый, погода баловала нас не на шутку. Так бывает в Мадриде – он, залитый солнечным светом, предстает вдруг лучшей своей стороной. Становится благосклонен, по-своему добр. И кажется даже: его нельзя покинуть!
Вот и мне представлялось, мы будем вместе всегда – я, она и город. Глядя в юные лица, я будто видел – мы похожи на них сейчас. Встречаясь глазами с изможденными, пожилыми, додумывал – мы станем и такими когда-то. Моего воображения хватало на несколько сотен лет. Я знал, что мы можем прожить их все – вместив в тот срок, что нам отведен. Впрочем, смешно было даже и упоминать о сроках. Я не упоминал ни разу – ни о сроках, ни о Семманте. Он, почему-то, был связан в моих мыслях с концепцией времени, уплотненного до предела. Времени, которое не проходит зря.
У Лидии были с временем свои счеты. Она боялась его по-женски, но растрачивала бездумно, не жалея. Ее познания были отрывочны и случайны, вкусы беспорядочны, предпочтенья необъяснимы. Она копила в себе все, увиденное где-то. Все, услышанное, прочитанное, рассказанное кем-то. В ней было собрано на удивление много – если жить с нею, думал я, то уж точно не успеешь соскучиться. Непонятно, где она успела всего набраться. Может и мужчин у нее была целая армия?.. – Я кривился с досадой и гнал эту мысль прочь.
