– Милая! Я так по тебе скучаю, – едва дыша, ответила Ева. Она не разговаривала с Одри уже три дня.
– Я получила твою посылку! С твоим кольцом с камеей, – восторгалась Одри. – Потрясающе! Ты действительно даришь его мне?
– Да, дарю. Мне кажется, пришло время передать его тебе.
– Почему?
– Долгая история. Расскажу, когда увидимся.
– Хорошо. Мам, знаешь что? У меня срочное дело. – Одри перешла на шепот. Я в торговом центре с моими друзьями из Папафорнии, и тут этот мальчик.
– СТОП.
– Клянусь. Мы вчетвером ели мороженое и разговаривали… и ух, он такой милый, но я не знаю, нравлюсь ли я ему. Я не умею флиртовать.
Флирт! Как Ева собиралась пережить следующие пять лет?
– Ну, – начала она спокойно, – что ты делала?
– Последний час? Игнорировала его. Я даже не могу на него смотреть. Это тяжело; лучше бы мы опять были просто друзьями.
– Но… разве вы сейчас не друзья?
– БОЖЕ, МАМА, ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ.
– Милая, не повышай голос на людях. – Ева взглянула на крыльцо и увидела, что Мама Фэй спит и ее серебристые волосы блестят в лучах яркого солнца.
– Как мистер Холл, мамочка?
– Я уверена, что он в порядке. Но я хочу услышать побольше об этом мальчике.
Не обращая внимания на просьбу, Одри спросила:
– Тебе не кажется странным, что он будет преподавать в моей школе? Типа, у вас все нормально?
– Мы взрослые люди, Одри. Все в порядке. Мы друзья.
– Да, он так и сказал. Когда будешь с ним разговаривать, передай ему, что у моей мачехи, Афины, был дермоид. Когда врачи удалили кисту, в ней был ноготь.
– О чем, черт возьми, ты говоришь?
– Просто расскажи ему. Люблю тебя, пока!
И тогда это случилось. Пытаясь встать, Ева запуталась в веревке, свисающей с качелей. Она споткнулась, упала, и с дерева сорвалась старая ветка, упав на нее сверху. Зазубренный конец ударил Еву в нескольких дюймах от ее яремной вены. Она вполне могла умереть.
Конечно, Ева уже дважды чуть было не умерла. В тот раз, в доме на Висконсин-авеню. Затем с фаллоимитатором в руках. И вот это случилось снова.
Ева верила в приметы. Она знала, что ее ждет нечто драматическое. Она просто не знала, что именно.
Когда она наконец выпуталась из веревок и отошла от качелей, отряхиваясь и ругаясь про себя, она увидела, что Мама Фэй проснулась.
Старуха негромко рассмеялась – звонким, щекочущим смехом.
– Женщины Мерсье. Вы все в этом запутываетесь, верно?
Три дня спустя…
Сегодня, 15:14
ШЕЙН: Я навсегда покидаю дом № 81 по улице Горацио.
ЕВА: Разве ты не снял его на все лето?
ШЕЙН: Я так далеко не планировал. Да, теперь мне нужно искать новое жилье. Я сейчас в Краун-Хайтс, собираюсь посмотреть квартиру. Ни хрена себе тут Kennedy Fried Chicken[159]?
ЕВА: Живи у меня.
ШЕЙН: Ни в коем случае. Это переходит все границы.
ЕВА: Нет, не переходит! Квартира пустует до конца лета. А ты за ней присмотришь. Честно, ты сделаешь мне одолжение.
ШЕЙН: ЭТО ОЧЕНЬ СТРАННО.
ЕВА: Ничего подобного.
ШЕЙН: ТЫ УВЕРЕНА?
ЕВА: ДА, ПЕРЕСТАНЬ КРИЧАТЬ. А что такое дермоид?
ШЕЙН: Вижу, вы с Одри говорили обо мне.
ЕВА: Нет, мы говорили о ее мачехе, Афине. У которой был дермоид.
ШЕЙН: Спроси у Одри, есть ли у Афины фотографии.
Позже тем же вечером…
Сегодня, 17:35
ЕВА: Привет. Я только что приехала в Новый Орлеан. Я нашла дом, который принадлежал моей прабабушке Дельфине. Той самой, которая таинственным образом бросила мою бабушку Кло после рождения и переехала в Новый Орлеан, чтобы выдать себя за итальянку, помнишь? Я встретилась с внучкой ее горничной за чашкой кофе. Она сказала, что ребенка никто не бросал. Когда муж Дельфины увидел, что малышка Кло намного смуглее, чем он и Дельфина, то обвинил ее в измене посреди мессы в церкви Святого Франциска! И прогнал ее из города. Конечно, она ему не изменяла. Мы с тобой знаем, что черные бывают разных оттенков. Но Дельфина так и не смогла простить себе, что отказалась от ребенка. Помнишь, я рассказывала, что она написала помадой два слова на кафельной стене, прежде чем утопиться в ванне? Passant Blanc, так называют чернокожих, которые притворяются белыми. Она не просто написала это на стене. Она нацарапала эти слова, по-видимому, на всем своем теле. Ее белый сын заплатил целое состояние полиции, чтобы скандал не попал в газеты и не остался в истории. Он хотел скрыть правду о своей «расовой чистоте».
