Секреты Достоевского. Чтение против течения - страница 75
Деконструктивисты связали тревоги отцовства с проблемой обособления и отчужденности, которую мы исследуем в этой книге. Джонатан Каллер вкратце обрисовывает этот основополагающий тезис:
Устная речь считается непосредственно связанной со своим значением: говорящий (Сократ и т. д.) генерирует слова как спонтанные и почти прозрачные знаки, выражающие то, что он мыслит в данный момент, и слушатель надеется понять эту мысль. Между тем письмо состоит из физических знаков, отделенных от той мысли, которая, возможно, породила их. Характерная особенность письменной речи в том, что она действует в отсутствие своего источника, доступ, который она дает к мыслям, небезусловен, и она даже может быть совершенно анонимной, не имеющей указаний на какой-либо источник речи или автора. Таким образом, письмо оказывается не просто техническим средством представления речи, а искажением речи [Culler 1982: 100].
Отец – источник речи; письмо – бичевание отбившихся от рук детей. Письмо разжижает слово, и оно теряет силу. Деконструктивизм пытается выявить противоречия, характерные для платоновского предпочтения устной речи письму. В «Федре» Платона письменность именуется срарракоу – опасное снадобье. Она отделяет слово от его истоков – выражаясь метафорически, сына от отца; в результате происходит «диссеминация», т. е. рассеяние истины. Там, где есть истина, в письменности нет необходимости. Деррида анализирует этот вопрос следующим образом:
Logos — это, следовательно, сын, который может погибнуть без присутствия, без неотступного попечения своего отца. Отца, который отвечает.
За него и вместо него.
Без своего отца он как раз не больше чем какое-то письмо. <…> Итак, специфичность письма должна соотноситься с отсутствием отца [Деррида 2007: 92].
Именно в этом месте, где тема озабоченности своим происхождением (отцовство) пересекается с вопросом о том, как письменное слово обретает смысл, труд Деррида дает читателю Достоевского наиболее обильную пищу для размышлений. Так или иначе, произведения Достоевского – ив особенности «Бесы» – содержат как озабоченность истоками, так и неоднозначное отношение к письменному слову. С точки зрения Деррида, такая диссеминация первоначальной истины отца (Бога) компенсируется многообразием скрытых смыслов, возникающих в процессе письма. Достоевский же опечален потерей священной истины и стремится возродить ее с помощью своей апофатической поэтики.
Доминирование мотивов бумаги и печатного слова в «Бесах» подкрепляет этот тезис о рассеянии первородной истины. «Бумага – главное средство общения у черта», – пишет В. В. Набоков [Набоков 2004: 468]. Бес разума и сомнения вторгается в мир романа Достоевского с запада в виде бумажной продукции: подрывных брошюр; ассигнаций; любовных писем; несуществующих, но фундаментальных монографий по средневековой германской истории; бумажных игрушечных театров; революционных прокламаций; игральных карт; фарсов и пародийных поэм; купчих; иностранных газет, которые читают немолодые вдовы в русских поместьях; трактатов; скандальных письменных исповедей, предназначенных для всеобщего прочтения; летописей, написанных мертвыми монахами, провинциальными сплетниками и амбициозными молодыми девицами; людей из бумажки; предсмертных записок самоубийц, а также романов[108]. Полнокровные, укорененные в родной почве леса, с незапамятных времен являющиеся носителями русских культурных ценностей, превращаются в сырье для нашествия этих жалких, призрачных, разжигающих революционный пожар и пожароопасных в буквальном смысле белых листков бумаги [Billington 1970: 20–22]. Роман «Бесы» наполнен опасными документами, бумагами, уводящими прочь от истины.
