Секреты Достоевского. Чтение против течения - страница 46

Все видимые уровни текста Достоевского обманчивы: места действия (улица в трущобах, съемная квартира, бордель), персонажи (проститутка, пьяница, педофил), а также сюжет и нарратив (т. е. сам рассказ и рассказчики). Перекресток на рынке в трущобах – место, где совершается чудо; проститутка служит вместилищем Святого Духа. В этой книге нас больше всего интересует уровень нарратива. Общеизвестный парадокс поэтики Достоевского состоит в том, что между действиями и описывающими их словами имеется несовпадение. Истина раскрывается через посредство тайных, никому не ведомых взаимоотношений между двумя героями. Чем больше мы отдаляемся от этих взаимоотношений, тем больше удаляемся и от истины. Чем больше говорят герои, тем больше они лгут. Мой метод чтения подразумевает, что герои не могут говорить истину; истина является в миг прозрения – метафорически, благодаря поэтике преображения. Вот почему клевета и сплетни (включая их самый зловредный вариант – злословие) играют такую важную роль в произведениях Достоевского[63]. Слова уводят прочь от истины. В противовес коварному изъявительному наклонению Достоевский создает метафорический язык символических жестов, интуиции и, в полном соответствии со своей парадоксальной поэтикой, молчания. Этот язык приведет нас к мгновениям преображения[64]. Последний шаг в понимании для читателей Достоевского – понять, что и сам роман — лишь вариант реальности, который мы видим своим обычным, ограниченным зрением. Таким образом, религиозность творчества Достоевского заключается не только в тематике его произведений; это также процесс, в котором читатель может поучаствовать.

Беспощадное исследование природы зла, произведенное Достоевским в вышедшем в 1866 году романе «Преступление и наказание», не имеет аналогов в истории светской литературы. Этот рассказ о жестоком убийстве, совершенном сбившимся с пути истинного и ожесточившимся юношей, лишь стал еще актуальнее в связи с геноцидами прошлого столетия и непрестанно приходит на ум при попытках осмыслить ужасы текущего тысячелетия. Не следует ожидать от писателя, чтобы он объяснил нам природу человеческого зла или предложил метод борьбы с ним; это функция других видов дискурса. Достоевский действует по-иному: он показывает нам падший мир, надеясь, что он и его читатели, сосредоточившись, сумеют разглядеть за его пределами крупицу чего-то истинного и искупительного. Его сокровенные мысли доходят до нас благодаря динамике тайны, святыни и сексуальности. Эта динамика действует на всем протяжении «Преступления и наказания», но два примера расхождения между словами и скрытой за ними истиной особенно бросаются в глаза: отношения между Дуней и Свидригайловым, которые являются одной из самых сокровенных тайн романа, и та его сцена, где Лужин обвиняет Соню Мармеладову в воровстве.

На протяжении большей части романа читатель видит происходящее как бы глазами Раскольникова, что соответствует первоначальному замыслу Достоевского, предполагавшему, как и предыдущие проанализированные нами его произведения, повествование от первого лица[65]. В этом романе Достоевский сохраняет привычный ракурс, однако добавляет рассказчика. Благодаря усилиям рассказчика, погружающего нас в мысли, чувства и даже сны Раскольникова, мы соглашаемся с мнением последнего, что Свидригайлов «неприятен, очевидно чрезвычайно развратен, непременно хитер и обманчив, может быть, очень зол» [Достоевский 19726: 354]. Репутация Свидригайлова формируется еще до его появления на страницах романа благодаря письму, которое Раскольников получает от матери. Рассказ Пульхерии Александровны о неудачной попытке его сестры Дуни наняться в гувернантки в семью Свидригайловых полон штампов сентиментальной литературы: пожилой мужчина попытался соблазнить привлекательную, беззащитную и зависящую от него молодую женщину, живущую у него в услужении