Главная причина того, что у Достоевского «был пробел в средствах», заключалась в его неумении распоряжаться деньгами. Эту черту характера можно оценивать (и ее оценивали) по-разному – как серьезный недостаток, послуживший причиной множества бедствий для писателя и его семьи, или, например, как фактор стресса, благодаря которому были созданы литературные шедевры, – однако потомки сплошь и рядом не замечали одной из самых привлекательных черт его характера: необычайной щедрости и заботы о других людях. На протяжении всей своей жизни Достоевский никогда не был в состоянии копить и хранить деньги, даже когда получал солидный доход. Его знакомые пишут, что он почти сразу же был готов отдать любые наличные деньги, попадавшие ему в руки, тем, кто больше нуждался. Он проявлял эту склонность как в общественной, так и в частной жизни. В качестве сначала члена, а затем секретаря Литературного фонда в 1860-х годах Достоевский прилагал активные усилия для оказания помощи нуждающимся писателям, включая тех, чьи трудности были вызваны политическими причинами. Он «всю жизнь раздавал милостыню, даже тогда, когда сам находился в стесненных обстоятельствах» [Todd 2002: 78–79]. А. Е. Ризенкампф вспоминает, что мягкосердечие Достоевского делало его легкой добычей для попрошаек; М. М. Достоевский просил доктора Ризенкампфа поселиться вместе с его непрактичным младшим братом и «подействовать на него примером немецкой аккуратности». Как отмечает Ризенкампф, «Федор Михайлович <…> принадлежал к тем личностям, около которых живется всем хорошо, но которые сами постоянно нуждаются. Его обкрадывали немилосердно, но, при своей доверчивости и доброте, он не хотел вникать в дело и обличать прислугу и ее приживалок, пользовавшихся его беспечностью» [Ризенкампф 1990: 189][50]. Только второй жене Достоевского в конечном счете удалось привести его финансовые дела в порядок, причем лишь после значительных и последовательных усилий на протяжении многих лет. Однако и в этот период Анна Григорьевна жалуется на его неспособность устоять перед какой-либо просьбой о вспомоществовании, что даже в благополучные времена иногда оказывало неблагоприятное влияние на финансовое положение семьи[51]. Щедрость Достоевского можно рассматривать как способ борьбы с искушениями расчета. Анна Григорьевна сумела привести эти две склонности в равновесие.
Связь в голове Достоевского между игрой и расчетливостью, на первый взгляд такая парадоксальная, с учетом характерного для него образа мыслей вполне логична. Вменяемый ему в вину антисемитизм коренится в его осуждении расчетливости, которую он считает по крайней мере отчасти еврейской чертой. Если верить Джозефу Франку, Достоевский окончательно излечился от игромании в тот момент, когда, идя в казино и «нуждаясь как в ссуде, так и в духовном утешении» от русского священника, он вместо православной церкви случайно зашел в иудейскую синагогу. Это потрясло его, и, как пишет Франк, «вряд ли можно считать совпадением то, что после этого он никогда больше не играл, хотя ранее неоднократно обещал бросить играть, но принимался вновь. Мог ли он истолковать свою ошибку как указание свыше – он верил в такие приметы, – что его игромания почти превратила его в еврея?»[52] Совпадение? Оно точно не рационально.
В «Игроке» нет скупцов, и тем не менее у Достоевского скупость явно ассоциируется с азартной игрой – при всей кажущейся парадоксальности такой параллели. В «Игроке» расточительность противопоставляется расчетливости; огромный проигрыш бабушки освобождает ее для благодати и жизни, в то время как разворот рассказчика от любви к игре заточает его в мертвом мире денежных ценностей. Достоевский делает свою идею об опасностях, таящихся в расчете, основой обеих сюжетных линий, связанных с игрой. Он сохраняет символическое противопоставление жизни и смерти на всем протяжении сюжетной линии бабушки, в которой параллельно развиваются две разные, но взаимосвязанные интриги. Вопрос, доминирующий в первой половине романа, таков: «Умрет ли она?» Окружение генерала проводит всю первую половину «Игрока» в тревожном ожидании новостей о
