— Что? – переспрашивает Туманов, но в эту минуту жена зовет его откуда-то из недр дома, и я, наконец, остаюсь один.
Мне было бы морально легче, если бы ей было хотя бы двадцать.
Мне было бы морально легче, если бы тот мужик с лапами у нее на заднице, до сих пор не торчал у меня в голове, вместе с моей навязчивой мыслью оторвать эти руки самым негуманным способом.
И, конечно, легче всего было бы не думать о том, что у меня прорезалась слабость к бойким зеленоглазым малышкам. Но это настолько очевидно, что я понятия не имею, как выдержу семейные посиделки, где нас будет разделять пара метров праздничного стола – и буду держать руки при себе.
У меня уже два месяца не было женщины. Работа сжирает все свободное время, и на поиски подходящей замены для Славской не остается совсем ничего. Я не люблю ночные клубы, меня не впечатляют полуголые девицы в боевой раскраске индейцев на тропе войны, тем более мне совершенно не интересны эскортницы и проститутки. Я люблю женщин с мозгами и «долгоиграющие» отношения без обязательств, а не разовые гастроли в Отполированную долину.
И можно было бы списать интерес к малышке Тумановой на естественную реакцию организма в период воздержания. Но я с детского возраста не страдаю приступами самообмана, и привык давать адекватную оценку своим поступкам. Так что, объективно – мне понравился тот поцелуй. И мне хотелось продолжения.
Но, старина Клейман, ей восемнадцать.
Глава четвертая: Таня
Я люблю семейные праздники и когда за столом собираются старые друзья. Можно слушать байки из прошлого, старые шутки, истории о веселой молодости взрослых. Сколько себя помню, у нас в семье не было принято усаживать детей за отдельный стол. Просто при нас никто не распивал: ждали, пока детворе надоест слушать взрослые байки, и мы сами сбежим.
Новый год в компании бабули – это отдельный сорт удовольствия. Особенно, когда она и ее подружки начинают рассказывать о романтике своих лет. И я не чувствую себя старомодной, проводя время так, а не в клубе с кальяном и дурацкой музыкой, похожей на дуэт перфоратора и циркулярной пилы.
Но сейчас, хоть компания самая подходящая, мне невыносимо тяжело усидеть на месте.
Во-первых, потому, что Антон вернулся за стол позже всех и занял единственное свободное место - по правую руку от моей сестры. Во-вторых (оно же вытекает из первого), потому что теперь они сидят плечом к плечу, и большую часть времени заняты разговором друг с другом, напрочь игнорируя общую беседу. И еще есть «в-третьих»: я слишком хорошо знаю свою сестру, умею отличать ее вежливый интерес от настоящей симпатии. И то, как она поглядывает на Моего Мужчину – это не просто симпатия, это «ты должен быть моим» в чистом виде.
Ну почему?! Почему она не выберет того, другого? Он тоже красавчик, у него тоже голубые глаза и светлые волосы, и тот же рост, и почти такие же широкие плечи. Даже бородка есть, и еще…
Я мысленно вздыхаю, потому что не нужно бежать за тридевять земель, чтобы найти ответ. Он очевиден: Антон – это Антон. Он такой один на всем белом свете, и дело совсем не в цвете глаз.
Время тянется слишком медленно. Оно меня убивает.
В какой-то книге читала о средневековой пытке, когда человека привязывала под капающую ему на макушку воду и в конечном счете бедолага просто сходил с ума. Я чувствую себя так же: каждая улыбка Нины, каждый взгляд Антона в ее сторону. А я сижу на другом конце стола, между своей и его мамой, и чтобы не сойти с ума, делаю из салфеток журавликов.
Взрослая половина компании начинает громко смеяться, и Нина пользуется моментом: тянется к уху Антона, что-то ему говорит, он кивает в ответ. Он даже не притронулся к спиртному. И не притронулся ко мне – даже случайным взглядом.
Это какой-то кошмар.
Вспоминаю, что обещала позвонить бабуле, извиняюсь и сбегаю из-за стола.
Но и разговор не спасает, и даже час спустя, когда я пытаюсь сделать вид, что готовлю план по отвоеванию своей территории у собственной сестры, я все еще способна думать только о его поцелуе. Иду на кухню, беру из корзины с фруктами мандарин, уныло счищаю с него кожуру и прижимаюсь губами к душистому «боку». Закрываю глаза, вспоминаю настойчивый язык с железным шариком у себя во рту и снова превращаюсь в поплывшее желе.
