Платье Светы мне жуть как велико.
Портниха охает и вздыхает, чуть не проглатывая шпильки, всплескивает руками и нервно подбирает то тут, то там, пытаясь скрыть очевидные недостатки.
Света выше меня.
У Светы длиннее ноги и больше грудь.
У Светы шире бедра.
Но Света сейчас далеко — не достать, не догнать.
Сестра, что же ты наделала?
Зачем ты так со всеми нами?
— Тушь потечет, — строго, словно генерал на плацу, командует мать. Подходит, резко и грубо, словно с куклой, опускает мои руки вниз, подальше от лица. — Тебе не стыдно сопли пускать?
Мне очень стыдно.
В мои-то двадцать шесть и с такими внешними данными вдруг отхватить самого Островского — это даже не удача. Это — чудо.
Чудо для всех нас, потому что меня предложили наобум, просто так, вдруг согласится взять взамен красивой Некрасовой — некрасивую.
Никто не верил, что согласится.
А Островский посмотрел на меня, как барин на вошь, покрутил пальцем, чтобы показала себя со всех сторон, и сказал: «Беру».
Даже для приличия не поторговался. Хотя мог.
Ох, Светка, зачем ты так со мной?
— Это никуда не годится! — вскидывает руки портниха и почему-то яростно трет и без того покрытые странными высыпаниями щеки. — Я просто… отказываюсь!
Мать медленно поворачивает голову в ее сторону.
Молча, как она умеет. Взгляд, от которого вянут цветы и замертво падают птицы. Вот так же она и на меня смотрела всю жизнь, потому что младшая «рожей не вышла», и у нашего бедного, но очень именитого семейства вдвое уменьшились перспективы снова заблистать в свете богатств наших с сестрой будущих мужей.
— Ты дура? — спрашивает мать, чуть не кроша несчастную портниху взглядом. — Ты знаешь, за кого она выходит замуж? Знаешь, что с тобой сделает ее муж, если хоть в одной газете напишут, что невеста Островского была «недостаточно элегантна»?
— Но я не… — лепечет несчастная женщина, боком подходя к небольшому возвышению посреди комнаты, на котором я уже битый час изображаю безмолвный манекен. — Я попробую, Инга Игоревна.
— Нет, милочка, — щурится мать. — Ты — сделаешь на совесть. И у тебя в запасе целый час. Один великий генерал говорил, что за шестьдесят минут можно начать и выиграть войну.
Ее любимая цитата.
Я слышала ее так много раз, что даже пыталась найти первоисточник, чтобы узнать, кто же выиграл целую войну всего за один час. Так и не нашла. И поняла, что мать просто все придумала. Но ведь куда интеллигентнее прикрывать амбиции чьими-то цитатами, чем говорить об этом от своего имени.
Мне так отчаянно хочется, чтобы она хоть раз оказалась в проигрыше, но и сегодня мать на высоте.
Когда портниха заканчивает, платье сидит на мне так, словно сшито на мою маленькую грудь и узкие плечи. Ничего нигде не топорщится, не выпирает и не вздувается. Кружева лежат на коже, словно приклеенные.
Мать отходит в сторону, обходит меня, осматривая, точно породистую кобылу.
Морщится.
Как обычно.
Для нее все недостаточно идеально.
Кроме Светланы.
Которая очень идеально вышла замуж и сбежала за пару дней до свадьбы c Островским.
— Неплохо, — выносит вердикт мать.
И это чуть ли не самая большая похвала от нее, какую я слышала за всю свою жизнь.
Так и хочется спросить, не распять ли себя в угоду ее планам на хорошую жизнь — может, хоть тогда на что-то сгодится и «паршивая овца».
Но я молчу.
Все уже решено.
Все уже не имеет значения.
Как сказал тот парень?
Я вздрагиваю, словно колючий январский ветер пробрался под кожу и выстудил кости.
«Ты нужна здесь только Деве Марии, детка. Христос, я слышал, родился глухим…»
