Глава 3.
Поспешая на следующее утро в императорские покои, Кумбар был убежден, что владыка непременно пожалует его улыбкой и приятной беседой. А потому сердце у него чуть не остановилось при виде нахмуренных бровей сонного и неумытого ещё Хафиза.
- Пес! - бросил Светлейший, кривя тонкие губы. - В клетку с тиграми захотел?
Он запахнул халат, оставив обнаженной лишь дряблую грудь, и злобно посмотрел на онемевшего от ужаса сайгада.
- Где та девица, которая нам приснилась?
- О-о... - пробормотал Кумбар вмиг пересохшими губами. - Я не удостоился узнать... узреть... твой сон, могущественный лев Аграна...
- Что-о? - взвизгнул Хафиз, вскакивая. Халат его при этом распахнулся, и теперь уже смущенному взору сайгада представились все бледные и немощные телеса повелителя и поникшее в печали худосочное мужское достоинство. Скромно отведя взгляд, Кумбар приосанился. Первый страх, и то больше от неожиданности охвативший его, прошел: отлично зная вздорный, но отходчивый характер Великого и Несравненного, старый солдат ожидал сейчас затишья, а потом и раскаяния, ибо Хафиз, в сущности, был мягок, и долго сердиться не умел и не любил. На всякий случай сайгад все же рухнул на колени, уткнувшись носом в красивый узор ковра и с неудовольствием обнаружив целый слой пыли на нем. Кумбар незаметно подвигал задом, устраиваясь поудобней, и принялся наблюдать за метанием расшитых золотом туфлей повелителя - длинных и узких, с загнутыми вверх носами.
Такие же туфли носил и он, вечно спотыкаясь и проклиная в душе того, кто их придумал: как истый солдат Кумбар презирал вычурность придворных бездельников, готовых обмотать себя парчой и шелком с ног до головы, только бы поразить окружающих. И пусть им при этом будет жарко и душно, и пусть не сдвинуться с места, все равно они задерут носы к потолку и... Тьфу! Негодование сайгада выразилось сейчас в том, что он незаметно для повелителя плюнул на ковер, потом растер плевок ладонью.
- Восстань, раб!
Торжественный и чуть виноватый голос Хафиза прервал размышления старого солдата. Проворно вскочив, он со всей почтительностью поклонился владыке, преданно уставился в блеклые глаза его.
- Мы простили тебя, верный Кумбар. Мы более не хотим сердиться. Но ты все же верни во дворец ту... которая приснилась...
- Малику? - бухнул наугад сайгад, опасаясь напомнить, что он не видел этого сна.
- Не Малику, пустоголовый... - мягко усмехнулся Светлейший. - Не Малику. Алму.
Кумбар вздохнул. За миг до того, как владыка произнес имя, он сам назвал его про себя, ибо в глубине души был убежден, что Алма действительно самая красивая, и, пожалуй, самая привлекательная из всех девушек. Но кто же о том донес Великому и Несравненному?
- Алму... - с деланным недоумением повторил сайгад. - Но, мой повелитель, мне казалось, Баксуд-Малана...
- Что Баксуд-Малана? - прервал Хафиз, опять раздражаясь. - Она хороша, но нам снилась другая. И мы полагаем, что то была именно Алма.
- Я уже отправил её к родителям... - неуверенно забубнил Кумбар, понимая тем не менее, что отговорить владыку уже невозможно.
- Ну так пусть теперь они отправят её во дворец! - снова перебил его Светлейший. - Ступай же! Ну? Ступай!
Сайгад задумчиво кивнул и, забыв поклониться, повернулся и вышел на ватных ногах вон. В голове его после этого разговора осталась одна мысль: что сказать Дигону? Суровое лицо парня, такого, по мнению Кумбара, юного, а потому горячего и яростного словно пожар, вставало перед ним, и он заранее начинал оправдываться, суетясь и боясь, что ему не поверят. Может быть, доставить во дворец вместо Алмы Карсану? Или все ту же Малику? Но мысль сия, только появившись, была отвергнута старым опытным солдатом. Правда Кумбар твердо в это верил - когда-нибудь обязательно раскроется. Он сам не раз бывал свидетелем краха обманщиков; и знатные дворяне, могущество коих казалось вечным, в один миг теряли то, что было сколочено годами, десятилетиями - богатство, славу, имя... Впрочем, славу они не теряли; она просто-напросто изменяла свой облик, из доброй становясь дурной, некрасивой, а порою и гнусной. И все из-за того, что давний обман вдруг раскрывался, вся грязь выливалась на улицу, и белое тут же окрашивалось в черный... Да, таково свойство всех обманов: однажды тайное все равно становится явным, как бы оно ни было сокрыто...
