— Кто? — обрадовался Макаров.
Неподалеку от родной станицы Ивана хозяйствовал потомственный золотопромышленник Константин Иванович Иваницкий. Много богатых рудников было у него, бесчисленные старатели мыли ему золото, а сам он, общительный, любознательный, по заграницам ездил. И лишь потом, вдоволь наскучавшись по тайге, приезжал сюда поохотиться да поразвлечься. Тогда оживал его деревянный, украшенный невиданной резьбой по карнизу и окнам дворец в Чебаках, веселье лилось через край.
Добр и широк душою был столичный богатей Иваницкий, водил дружбу и с простым людом, каждого держал на примете и награждал по заслугам. Но больше всех любил охотника Муртаха. С пятнадцатилетнего возраста ходил в тайгу след в след за верным хакасом Муртахом, ели из одной деревянной миски, спали в одном корьевом шалаше. Избушку построили себе у горы Азырхая, многокомнатную, просторную, маральи панты там варили. Жена Иваницкого Таисья тоже дорожила Мурташкой: от многих бед отвел он рискового хозяина.
— Что дальше? — Сима нетерпеливо наклонилась к Ивану.
— Ничо. Иваницкий рванул в Китай, а Мурташка как жил, так и живет в Чебаках.
— Монголия. Только Монголия, — воодушевляясь, как заклинание, произнес Макаров.
Он свел на груди сильные руки и грузным шагом отошел к окну.
Договорились: Соловьев едет в родные места пока что один. При первой же возможности посещает Чебаки и условливается с Мурташкой о скорейшей переброске Макарова через границу. Если переговоры пройдут нормально, Иван немедленно сообщит об этом Симе письмом до востребования, из которого лишь она одна поймет, что к чему. Макаров будет ждать две недели — оставаться дольше на нелегальном положении в Ачинске опасно.
Прощаясь, поручик спросил у Соловьева:
— Оружие есть?
— Откуда?
— Сима занесет. Поспешайте и знайте, что надеюсь и жду. Может быть, это последний шанс, — разбитым голосом заключил Макаров.
1
Комбат Дмитрий Горохов, тонкошеий и стройный, в красноармейской гимнастерке с алыми клапанами на груди, шел по Набережной улице с верхнего края на нижний. Время от времени он задерживался то у одних ворот, то у других. Бойцы его отряда квартировали по всей станице.
Был обычный июньский день. С утра в степи жестоко парило, ждали грозу, но ветер подхватил и утащил тучу за реку, ливень прошумел стороной, опустив длинные вожжи в островерхие лысые горы, что сиренево дымились сразу же за Белым Июсом. Теперь, когда зной отступил, оттуда явственнее потянуло прохладой свежей травы, хотя станица все еще млела на сером песчаном взлобке. Установившееся безмолвие нарушалось лишь редким блеянием овец на выгоне да тонким треском кузнечиков в придорожной траве. Да еще из-под высокого крутояра, нависшего козырьком над светлыми петлями Белого Июса, слышался нечастый плеск весел да сдержанный говор.
Вытирая широкой ладонью потное лицо, Дмитрий неотрывно разглядывал чистенькие домики главной станичной улицы. В крестовом доме с замысловатыми резными наличниками жил поп Захарий, у себя дома он и служил молебны, и была у батюшки красивая попадья, любила его до смерти, так и жила постоянно вздыхаючи, с огромными, вечно влюбленными глазами.
В центре станицы, напротив школы, находился сельсовет, и в том же доме квартировал его председатель Гаврила Овчинников, а по другому порядку далеко виднелся янтарный сруб строящегося дома первого станичного богатея Автамона Пословина, здесь на сложенных у забора бревнах по вечерам собирались парни и девки.
Сам Дмитрий стоял на квартире неподалеку от сельсовета. Он занимал крохотную комнатку с двумя квадратными окнами в палисадник и одним — во двор. В палисаднике, укрывая избу, росла раскидистая черемуха — единственная на всю станицу. Дмитрий распахивал окна настежь, и горький дурман заполнял его холостяцкое жилье.
Прошла неделя, как Горохов приехал в станицу Озерную, а он все не перестал удивляться здешним обычаям, а пуще того — отменному богатству казаков: бедняк здесь имел до десятка коней, по четыре-пять коров. Правда, по соседству с ним жила тетка Антонида, так у нее была всего одна коровенка, и ту, горемычную, не умела тетка обиходить: вовремя не кормила и не поила, ни разу не вынесла ей посыпанного отрубями и сдобренного вареной картошкой пойла. А все потому, что некогда было Антониде, с детства привыкла жить как придется, по чужим дворам. Вот и власть поменялась к лучшему, а тетка все батрачила, боясь, что не прокормится возле беззаботного, загульного мужа.
