— Почему со мной идете? — спросил Варгин.
— Вдвоем веселее, — ответила тень и остановилась. — Вот я и пришел. До свидания.
— До свидания, — ответил Варгин.
Тень скрылась в переулке. Варгин крепче сжал пакет и прибавил шагу. Вскоре он вышел на бульвар Лайт Вэй, ведущий к отелю. Пройдя немного, решил, что гораздо приятнее идти по центральной аллее, сошел с тротуара и остановился, давая дорогу автомобилю, ехавшему со стороны отеля. Машина двигалась с потушенными фарами. Варгин был занят своими мыслями и не сразу заметил возникшее неудобство. Что-то подобное случается, когда два вежливых человека начинают уступать друг другу дорогу и от этого невозможно становится разойтись. Роль второго вежливого человека играл водитель автомобиля. Варгин применил верный рецепт: остановился и замер. Машина тоже перестала дергаться, но двигалась прямо на него. В последний момент Варгин прыгнул в сторону, но избежать удара ему не удалось.
* * *
Ай-я-яй, как неосторожно. Боже, что они подумают, что за манеры, скажут они, в приличном обществе? Разве можно так неаккуратно? Он пытался растянуть мгновения, как дети растягивают жевательную резинку. Но центр тяжести вышел за основание опоры. Теперь падение неминуемо. Содержимое начинает выплескиваться наружу, заливает белоснежную манишку, вызывая визг и одновременно восторг. Потому что со стороны это всегда выглядит ужасно красиво. Именно ужасно. Все его совершенство, линии блистающих граней, выточенных мастерской рукой, великолепный посеребренный ободок вокруг ножки, хрупкий остов и остатки содержимого падали вниз, навстречу абсолютно упругому (в рассматриваемом приближении) и неподвижному камню. За мгновение до столкновения Серый открыл глаза. Господи, какой позор мог случиться, подумал он, постепенно осознавая, что это был сон. Удивительный сон, где был первый сольный концерт, его собственный концерт. Он был снова скрипачом, он ужасно волновался. И вдруг такая неудача — опрокинуть бокал посреди торжественного банкета в честь его премьеры. Он, который гордился своими руками, своей филигранной техникой… Позор.
Серый всматривался в потолок. С шершавой поверхности, побеленной негашеной известью, свисали тонкие нити паутины. Нити покачивались. Но не от сквозняка, которого не могло быть в закупоренном подземелье, а от потоков углекислоты, выдыхаемой спящими дикарями. Те спали неспокойно. Раздавалось какое-то странное подвывание или мычание. Это был Желудь. Хлыщ во сне разговаривал и причмокивал, стараясь подгрести под себя воображаемую подушку. Проще всех спал Корень — вытянувшись, лежа на спине, безмятежно раскинув ноги и руки, храпел неимоверно, с посвистом, с подхлебом. “Спят битюги, — подумал Серый, — им все хоть бы хны”. Он ругал друзей, а злился на себя. Первая ночь за несколько недель, когда коридорный спать не мешает, а ему не спится. “Обойденный я элемент, как говорит Корень, никчемный, — перешел на себя Серый. — Смычок неканифоленный”. Больше всего он боялся сойти с ума. Кто-то ему сказал, что если есть страх сойти с ума, то, значит, расположение имеешь. Да что — кто-то, Хлыщ и сказал. Не со зла, так, для интереса.
— У-у, — завопил Желудь.
Хоть бы коридорный пришел, разбудил их. Сам, наверное, устал и спит в санитарной. А может, распоряжение поступило?
— Что же ты не спишь? — раздался вопрос.
— Это ты, Корень? Ты не во сне? — спросил Серый.
— Какой тут сон. Каждые пять минут просыпаюсь.
— Ну уж, пять минут. Храпишь без задних ног.
Корень промолчал.
— Корень, ты же видишь, все провалилось. Сколько времени прошло.
— Ничего, ничего. Вон, смотри, сегодня уже и не будят. А завтра, глядишь… — не докончил Корень.
— Ты еще скажи, что все к лучшему, — перебил его Серый и добавил: — Коридорный, наверное, устал каждую ночь орать.
— Все равно, нужно ждать, сколько договорились. А дальше что-нибудь придумаем. Не отчаивайся…
— Слушай, Корень, ты не спи. Ты поговори со мной или расскажи что-нибудь. Тяжело мне одному не спать. Расскажи про бомбу. А я усну.
— Ладно, слушай. Было это во время трехлетней кампании. Меня со студенческой скамьи призвали. Попали мы в окружение. Патроны на исходе, снарядов вообще нет. Вызвал меня командир и спрашивает: “Рядовой Рубак, ты у нас химик?” Я отвечаю, что, мол, химик-то я химик, а только полного образования получить не успел. “Ничего, — говорит командир, — вот тебе двадцать четыре часа, сделаешь бомбу. Если бомба получится приличная, к званию бакалавра представлю”. Я у него, конечно, поинтересовался, не выдаст ли он еще чего-нибудь, кроме двадцати четырех часов. А он мне и сказал: “Ищи сам, что найдешь, твое. Только не сделаешь бомбу, первым в прорыв по минному полю пойдешь”. Очень он был строг ко мне. Прошли двадцать четыре часа, сделал я бомбу, сам не знаю как. Вызывает меня командир и спрашивает: “Ну что, Рубак, сделал бомбу?” Сделал, я говорю, только испытать не успел. Командир очень сильно удивился. “Я, можно сказать, пошутил, — говорит он. — У меня такая привычка: когда туго, шутить. Раз сделал, будем испытывать. Ты, я вижу, тоже юморист”. Метрах в пятидесяти от КП стояла вековая секвойя. Зарыли мы под нее бомбу. Человек десять интересующихся помогали мне. Я командиру говорю, пусть, мол, они все отойдут метров на тридцать, в траншею залягут. Он смеется. А я волнуюсь, вдруг она вообще не взорвется. Не стали они далеко отходить, а так, залегли невдалеке. Я вставил шнур, поджег его и отбежал куда подальше. Залег, руками голову прикрыл. Время идет, а бомба моя молчит. Я прикинул — по всем срокам должна уже была взорваться, но лежу дальше. Командир же мой оскорбительно встал во весь рост и шутки отпускать начал. В этот момент и долбануло. В общем, КП как корова языком слизала. Двоих убило, а командира мы потом нашли. Его контузило только слегка. А как из окружения мы вышли, командир по команде донесение про мою бомбу пустил. Через год мне присвоили звание бакалавра химических наук. Слышь, Серый? Спишь, что ли?
