— Он пошел на таран! Он не любил проигрывать. Отец долго молчал, потом сказал очень серьезно:
— Ты еще не понимаешь. Я видел войну. И на моих глазах погибали товарищи. Бывало, из-за нелепейших случаев. По ошибке. Они не таранили врага, не закрывали собой амбразуру, но они, — отец с силой произнес «они», — воевали с фашизмом. Вот это важно!
— Твои товарищи? Ты мне не рассказывал.
— Об их гибели тоже было написано две строчки.
— Где написано?
— В справках. Как у тебя в альбоме: «Пилот не вернулся, считается утерянным». Так тогда писали в документах.
Да, так писали. Но отец не все учитывает. За день до гибели писателя на таран пошел его знакомый, пилот Мередит. Значит, Сент-Экзюпери знал о таране. Другого выхода у него просто не было, уж такой у него был дурацкий самолет, без всякого вооружения.
— Посмотри, — вновь упрямо сказал Олег. — Написано же: «Считается утерянным». Считается!
— Я не знал, что у него даже пулемета не было...
— Вот же написано: «Сент-Экзюпери снова летает на «лайтнинге», это моноплан с двойным хвостом. Ни пулемета, ни брони, никакого оружия для нападения или защиты...»
— А-а... понял! На высотных самолетах учитывают каждый килограмм груза. Он взлетал над своей территорией, поднимался на высоту, недоступную для истребителей того времени, делал съемки, потом возвращался опять на свою территорию и тогда снижался. Таков был расчет. Но в полете может всякое случиться. Допустим, внезапно испортится двигатель. В результате — снижайся над территорией врага или в зоне, где вражеские истребители... Могло так быть?
— Ну, могло.
— Скорее всего именно так и случилось. Пришлось снижаться, надеясь, что «фокке-вульфов» поблизости не окажется.
— Но они были, — сказал Олег.
— Были. И согласись, что летающий фотоаппарат против истребителя бессилен.
— Таран! — твердо сказал Олег.
С сожалением поглядев ему в глаза, отец произнес:
— Не знаю... и никто этого не знает. Взяв альбом, Олег заверил:
— Узнают. Я еще докажу всем! Мне надо только... я напишу во Францию?
— Не торопись. Если бы ты узнал что-то новое, а так... Ты же знаешь только то, что написано в книгах.
— О таране нигде не написано, — не сдавался Олег. — Вот в Смоленске мне все говорили: нет окопа, нет окопа. А я нашел!
— Да нет, ищи. Ищи. Это прекрасно. Никто тебя не отговаривает. — Отец улыбнулся и неожиданно попросил: — Дай мне альбом.
— Он тебе нужен?
— Я люблю Экзюпери.
— Все равно я все на память знаю. Бери.
И У меня ведь погиб друг. В блокаду. При неизвестных обстоятельствах.
— Кто это? Тот самый, что врачом был?
— Да. Я тебе рассказывал о нем. После войны я пытался навести справки о его гибели, но... В Ленинграде столько людей тогда искали своих близких. Ничего не удалось узнать.
Замолчав, отец подпер подбородок ладонью. Борода забавно завернулась набок. Не шла отцу борода. Столько интересного мог отец рассказать о себе. Ведь был на фронте с четырнадцати лет.
Дошел от Ленинграда до Восточной Пруссии. Кем он только не был! И разведчиком, и снайпером, и командиром взвода... Но нет — про Голодную степь целый час рассказывал, только слушай. А спроси про войну, пожмет плечами, и все.
— М-да-а, — отец словно очнулся. — Знаешь, как верблюд кактус ест?
— Папа!
— Лижет, как клубничное мороженое.
— У тебя погиб друг. При чем тут кактус?
— Ладно, Олег.
— Надо было лучше искать тогда!
— Я ж не в школе учился, как ты, — словно бы оправдываясь, сказал отец, — мы Ижорский завод восстанавливали. День и ночь.
— Знаю. Но все равно.
— Я и не думал бросать поиски. Этой весной наконец-то удалось найти дневник.
— Дневник? Где же он?
— У меня, у меня. Приеду в отпуск, попытаюсь кое-что выяснить.
— Ну... когда ты еще в отпуск приедешь... — вздохнул Олег. — Неужели ты нашел дневник доктора Зайцева?
— Не Зайцева, а Волкова. — Отец как-то странно посмотрел на Олега. — Ну и разведка! А что ты еще знаешь? Ну!
— Что знаю? По одним сведениям он, кажется, что-то совершил... героическое.
— Так. Продолжай, продолжай. А по другим сведениям?
— По другим... ничего он не мог совершить. Ну... смелого.
— Что-о? ! Трус, выходит, был? — Отец встал, шагнул к окну и широко распахнул створки, словно ему не хватало воздуха. — Это был чистейший человек. Тебе это ясно?
