Школьное здание скалилось осколками стекол в окнах. Забор, еще забор. Спрыгнули в сугроб почти сибирских размеров. Женька попытался на ходу выскрести из голенища жесткий снег. Катрин провела группу сквозь выгоревшую пристройку, и вот он – знакомый дом.
22.35.
Угол улицы Чернышевского и переулка Маяковского
– Не в восторге я от этой литературной позиции, – едва слышно пробормотала начальница. – И авторы не из любимых, и скучновато здесь. Где твои германоязычные друзья шляются, а, Евгений?
– У них ужин задерживают, – прошептал Женька.
Сидеть становилось томительно. Начальница разглядывала в бинокль город: отсветы пожаров, взлетающие над крышами трассеры, темный силуэт ставшего не чужим Госпрома. Женьке из всех развлечений только вид на перекресток достался – пустой и безжизненный. За прошедшие два часа только немецкий тягач проволок дребезжащую подбитую машину. Никаких признаков устраивающихся на ночлег эсэсовцев. Или мемуары наврали, или… «Калька», в общем.
Лучше всего пока было командиру группы – Варварин устроился на диване в проходной комнате и спокойно спал. Холод и сырость ему не мешали – устал человек.
Женька смотрел на схваченные ледком лужицы и думал, что отчужденность все-таки чувствуется. Уходит Варварин. В смысле он-то как раз и остается. Остается пить спирт, составлять служебные записки и проверять агентурные донесения, ходить на доклады к новому начальству, бороться со шпионами и прочим неблагонадежным элементом. Будет приговаривать людей к расстрелу, ежедневно опасаться, что собственная «легенда» лопнет. Будет импровизировать, лгать. Слишком свой среди своих. Сколько он здесь пробудет? До воплощения в жизнь задуманной Отделом стратегической операции? А он есть, план операции? Или опять импровизация? Может, капитану все два года воевать? И главная задача – взять живьем одного сына австрийского таможенника? Глупость, конечно. Зачем Отделу психически нездоровый имперский канцлер? Пусть естественным путем сдохнет. Впрочем, все это не вашего ума дело, товарищ Земляков.
Капитан Варварин останется воевать и скоро получит новенькие «корочки» СМЕРШ. Остальная часть группы вернется в мирную жизнь, и это, как ни оправдывайся, отступление. Облегчение подкатывает, чего скрывать. Нет, вовсе ты не боец, товарищ Земляков…
– Не спи, – начальница слегка пихнула носком сапога.
– Не сплю. Нет никого на горизонте.
– Сама вижу, что нет. Я не к тому. Сейчас разбудим командира, перекусим, потом подремлешь.
– Да я выспался. И капитана будить незачем. Спокойно все, а он, наверное, с Москвы толком не спал.
– Жень, ты когда-нибудь наконец поймешь, что в армии решения принимаются не из высокодуховных гуманитарных поползновений, а исключительно по соображениям целесообразности. Приказано тебе под танк лезть – лезешь, приказано начальство ровно в 23.00 разбудить – будишь. Свое личное мнение по поводу произошедшего выражаешь после демобилизации в пространных мемуарах. А здесь командование за тебя все замечательно решит. На пенсии будешь встречаться со школьниками и объяснять, какие полководцы были – умные и предусмотрительные. Или наоборот.
Женька подумал, что сама Катерина как раз думает «наоборот», но озвучивать эту мысль благоразумно не стал. Лишь пробормотал:
– Нам-то мемуары писать, наверное, не положено?
– Офигеть, ты прямо завтра за клавиатуру сесть собрался? Срок подписки не забыл? Да и в последующем… Хотя тебе до пенсии еще дожить нужно. Если будешь так хлебальник разевать… Плюхнулся на открытом месте – пульните мне, дяденька снайпер, вот сюда, в мозжечок. Или в попочку. Мишень еще себе на копчик прицепи. Чучело гражданское.
– Кать, я же не понял, где он сидит.
Командирша лишь безнадежно вздохнула.
Женька принялся размышлять, как сами начальники уловили, откуда снайпер бьет? Опыт? Интуиция? Варварин, похоже, на интуицию весьма полагается. Про Катерину и говорить нечего – она в горячке исключительно инстинктами и живет. Как тогда, в Госпроме. Eins, zwei, und Ende[52] – штык в горле. Впрочем, тогда и товарищ Земляков не очень сплоховал. Ведь поняли друг друга. Может, тоже инстинкт имеется, пусть и в зачаточном состоянии?
