Он думал: какое из трех прямоугольников — окно ее спальни? Наверное, голубоватое... или зеленое? Может, то, что гаснет позже всех? Ах, если бы это было оно, каждый раз — разное... Но гасло и это последнее окно, и Виталик, хрустя снегом, брел до автобусной остановки.
Он закрывал глаза и опять видел этот призрачный свет, льющийся не с седьмого этажа — с седьмого неба, где ангелы и меланхоличная лютня — волшебный инструмент, на котором играют эльфы. Пусть на кухне среди неубранной посуды эльф довольствуется дребезжащей гитарой с наклейкой «Грушенка-95» на деке. Зато в звездных пространствах ему лютня всегда подпоет.
И гулкий автобус, урча, подбрасывал Виталика в своем пустом нутре, и горела где-то в заснеженном небе огромная синяя надпись «Экспоцентр» на крыше невидимого дома. Невыносимо, невыносимо ощущать свою глупость, знать, что ты — объект насмешек для ничтожества, для лицемерных болванов. Невыносимо беситься от бессилия, ломать паяца и кривясь подыгрывать пошлякам. Но виноваты не они, а ты — взявшийся играть по их правилам. Когда ты появился здесь, все прочие роли были уже разобраны. Тебе предложили эту — ну так играй. Играй, иначе от тебя не останется даже дыма. Играй, потому что ты существуешь только отплясывая в их хороводе. Ты — даже меньше, чем тень. Если ты не напомнишь о себе в течение суток — ты исчезнешь, дружок. А они — они пребудут всегда. Они питаются друг от друга, сношают друг друга, убивают друг друга исподтишка — это их мир. А ты здесь совершенно случайно, посему — берегись. Если тебя раскусят, то не будут вышибать на мороз — нет. Тебя просто сожрут. Накинутся, как голодные упыри, и сожрут.
Развлекая себя подобными мыслями, Виталик слушал заунывное пение модема и высказывания Алхимика, например:
— Что это за доходяга ломится на «две-четыреста»?
Иногда Алхимик запрокидывался на спину, падая на узенький диванчик, болтал в воздухе своими ляжками и издавал страшные звуки. Потом он вдруг спросил:
— А правда, Виталик, что ты теперь постоянный любовник Эварсель?
— Кто это говорит?
— Да так, в воздухе носится.
— До чего же странные вещи носятся в воздухе. Как только меня раньше не называли, — лениво отвечает Виталик. — Ветреный любовник, пылкий любовник, страстный любовник... Называли даже хорошим, но постоянным? Это определенно что-то новенькое.
Довольный Алхимик громогласно смеется. Ксанта крупно содрогается всеми своими шарами и полусферами и протяжно голосит:
— Вита-а-алик...
Алхимик снова машет в воздухе ногой. Виталик смотрит на нее зачарованно — эта нога блестит, будто лакированная, безволосая, холеная, с аппетитным розовым жирком под ровной кожей — гигантская нога младенца-великана.
Человек в костюме милиционера. Кажется, тут провисает темпоритм. Очень много заторможенной психомоторики и рефлексии.
Женщина в костюме учительницы. Это безусловно, мировоззрение автора. Теперь любой непрофессионализм в искусстве можно объяснить мировоззрением!
Человек в костюме пенсионера. Где обещанные голые бабы?
Женщина в костюме учительницы. Ну если вам уже невтерпеж, то извольте... (раздевается).
Явление второе
Входит Настенька. Настроение у нее самое ни на есть боевое. Еще с порога она начинает кричать:
— Где Виталик? Где он? Где ты, с-сука?
— Я не сука, — спокойно ответил Виталик. — Я скорее кобель.
— Уга-га-га-го-га! — взорвался Алхимик.
— Кобель? — Настенька падает рядом с Виталиком и вцепляется ему в горло. Стейнбек летит в угол возле шкафа и ложится на чей-то одинокий носок, сиреневый и скучный.
— Ты почему не позвонил? Почему ты не позвонил, гад?
— Я не мог, — хрипит Виталик. — Допоздна какой-то «точка 63» качал почту на черепашьей скорости.
— А от метро? А из автомата?
— Он вчера штаны постирал, ему не выйти было, — отвечает Ксанта, поднимается и идет на кухню. Ей присоединиться к эльфам — раз плюнуть. Она сама — внебрачный сын Феанора.
— Штаны? У тебя единственные штаны?
— Увы мне, — вздохнул Виталик. — Приличные — одни.
— Да какой же ты герой? У тебя штаны с дырой! — декламирует Настенька. — Мог бы и в неприличных. Сити и не такое сожрет.
Алхимик ржет так, будто вот-вот родит.
