Виталик рассмеялся. Он заметил, что снаружи пошел снег. Тогда он написал на дрожащем стекле слово ХУИО и, прижавшись к холодной тверди лбом, закрыл глаза.
Когда он их открыл, то находился в подъезде. За окном в темноте плясала метель-метелица. Был вечер следующего дня.
Публика настроена лирически. 1-й интеллектуал всхлипывает. Человек в костюме писателя, морщась, делает пометки в блокноте.
Женщина без костюма. Мне жаль, что этот симпатичный юноша, словно подопытный мышонок, обречен скитаться по замкнутому кругу.
Женщина в костюме деловой женщины. Может быть, в финале его как-нибудь гуманно и безболезненно умертвят? Я согласна на все, кроме пролития крови...
Человек в трико. Глядя на иных зрителей, я думаю: какой фантастический мерзавец вышел бы из Германна, если б чертова старуха не надула его с тремя картами. Какой великолепный Фамусов получился бы из Чацкого, если б его не прогнали, а устроили бы на хорошее место. Но это я так, к слову.
Явление первое
Как получилось, что в тот день по московским катакомбам слонялась уйма народу, не знает никто.
Идея праздновать там день рождения принадлежала Ложкину. Он пригласил Виталика, Морозова и Уну. Должны были прийти еще какие-то его друзья и знакомцы, но своры дивнюков он уж точно не ожидал.
— Откуда они взялись? — недоумевал Ложкин. Они шли с Виталиком во главе бесконечной колонны. Кишка тоннеля загибалась влево.
— Как откуда? — Виталик водит зеленоватым кружком фонаря по сводчатому потолку. — Уна сказала Эштвен, Эштвен сказала «братцу», Авраам сказала Исааку...
— Через двести метров — «шкурник», — сообщил Ложкин громко. Морозов где-то в темноте чертыхнулся.
Опускаясь сюда, Виталик ожидал прежде всего запаха. Гнусной вонищи и спертой метановой духоты. Но воняло только на первых ярусах, где протекали «речки-говнотечки». Глубже воздух был чист, только несколько сыроват.
И вообще, чем глубже они опускались, тем становилось приятнее идти. Со стен исчезли свастики, надписи «Sepultura», «Black sabbat» и «Виктор Цой жив!». Коридоры оставались строгими и напоминали собой лабиринт внутри какого-нибудь ответственного учреждения. В укромном закутке Виталик обнаружил даже солидный конторский стол. На потрескавшейся его площади чернильница возвышалась, как собор.
— Смотри-ка, книга учета! — удивился Виталик.
Ложкин заглядывал через плечо.
Гроссбух в картонной обложке с разводами раскрылся посередине. «И когда я отворил дверь, на меня накинулась черная тишина. Звякание упавших ключей ударило меня под сердце, и я выпал в спазматически сжимавшуюся ночь. Я ощущал себя в огромной мохнатой матке, и околоплодная жидкость залепила мне глаза и рот. Потом я пошел на Куклеванц, а там была ТИШИНА...» — прочел Виталик на желтой странице. Его поразило странное слово «Куклеванц».
— Х-м, концептуально, — сказал Ложкин. — Однако пошли.
Иногда под ногами возникали кафельные плитки, иногда — ребристая мостовая с вмурованными чугунными пен-таклями. Дивные шли, притихнув.
— В прошлом году здесь, между прочим, ролевики играли в Морию, — рассказывает Ложкин. — Трое гномов пропали без вести.
— Заблудились? — тоненько спросила эльфийка в стрекозиных очках, привешенная к рюкзаку.
— Или мохнатка утащила, — равнодушно ответил Ложкин.
Дивные восприняли его сообщение как провокацию и неуверенно посмеялись.
— Сейчас Тошка начнет выпендриваться и рассказывать ужастики, — сказала Уна очень уверенным тоном. Но Ложкин пожал плечами и только хмыкнул.
Они подошли к «шкурнику». Виталик посветил внутрь.
— Ого, какой длинный!
— Метров семь, — произнес Тоша и полез, толкая перед собой рюкзак. Его лягающиеся ботинки скрылись в отверстии. Выждав минуты три, чтобы не получить ими по носу, Виталик нырнул следом. Тяжелее всех пришлось Шурке. Как он поместил в тесной норе свои плечи, осталось загадкой. Дивнюки же, по большей части субтильные, пролезли легко. Только «братец» застрял окороками. Оставшийся последним на той стороне Агасфер затосковал в темноте — свой фонарь он разбил — и принялся щипать «братца» за зад. Остальные ждали, шепотом ругаясь и неуверенно покашливая.
