Виталик одно время развлекался, сбивая этих учениц с пути истинного. Но Странник сделался осторожен и неофиток на Квартиру больше не водил.
Широевский прошествовал на кухню, отпил чаю из Виталиковой кружки и, нацепив себе на голову широкий брезентовый, весь в потеках, хайратник уселся на шаткий стул в какую-то йоговскую позу, причудливо сплетя все свои длинные конечности. Он, как Юлий Цезарь, мог заниматься сразу несколькими делами — трепаться, медитировать и поедать кусковой сахар из коробки.
Явление третье
...и тут, стуча мечами и гитарами, топоча и восклицая, в Квартире материализовался целый табун «дивных». Среди них была Эштвен, необычайно красивая в метельных блестках, ее «названый брат» из Питера — дивный эльф в синем синтетическом плаще. Была Эварсель, после нескольких лет жизни в Америке говорившая с акцентом. Было еще много всякого народу — целый набор приключенцев из настольной игры «Adventures, dangen and dragon’s». Они умопомрачительно долго возились в прихожей, мешая друг другу и страшно галдя. И конечно, они обрушили вешалку.
Широевский радостно приветствовал их на кухне, куда они все набились и сели чуть не на головы друг другу.
Пришельцы пробудили Морозова, у которого был сегодня выходной. Шура оглядел прихожую — она была похожа на Персидский залив в разгар военного кризиса — разнокалиберная обувь в боевом беспорядке напоминала смешавшиеся вражеские флотилии. На кухне настраивались разом три гитары. По выражениям лиц было видно, что сейчас будут петь.
Шура сморщился и процитировал:
— «Сначала они будут петь хором, потом замерзнут трубы в сортире — и все, пропал дом!»
И они с Виталиком сбежали курить на лестницу. Скоро к ним присоединился и Бурнин, также разбуженный нашествием. Бурнин скучно ругал «певунов».
— А теперь дай «соль», — командовала Уна на кухне. Кто-то дул во флейту.
— Я родом из Ирландии,
Святой земли Ирландии! — грянул пестрый хорал.
— Во дают! — сказал Шура.
Виталик хорошо различал нежную колоратуру Эштвен и сильнейшее меццо Уны. Он все ждал, что его тоже позовут петь. Имелся даже небольшой репертуар, отрепетированный ими до недурного уровня. Уна — могучий и властный хормейстер — сама разбивала материал на три партии, и они часами напролет репетировали... Боже, какое это было счастливое время! Именно во время первой такой репетиции Виталик и присмотрелся к Эштвен. Именно тогда он и влюбился.
В то время Виталик изнемогал от желания быть полезным. У него довольно приятный баритон и приличная музыкальная память. И его взяли в квартет. Собственно, он присоединился к трио — Уна, Ксанта и Эштвен, — и вышел квартет. А потом Ксанта из квартета ушла, и снова стало трио. Они готовились к фестивалю ролевиков, который каждый год осенью проводится в Казани.
Они засиживались допоздна, пели и пели, пока не стало получаться хорошо. И у Виталика была возможность провожать Эштвен до дому и возвращаться в Квартиру сквозь метель совершенно счастливым.
Бурнин — адепт сольного пения — смеялся над Виталиком:
— Поет, старается, а сам глядит на эту дивнючку как умирающая коза...
Но постепенно Уна охладела к своему «детищу», коллектив не то чтобы распался, а как-то прекратил быть. Они нс репетировали, не разучивали новых песен. Ушло творчество. Теперь они от случая к случаю, от сборища к сборищу, исполняли пять-шесть проверенных номеров. И у Эштвен, и у Уны были свои «сольные программы», весьма обширные. Имелись также песни-«кричалки», тусовочный вариант застольных песнопений. Петь вместе со всеми «Последнюю цитадель», «Орлов Седьмого легиона» и «Назгул дал осечку» Виталик не мог. Что-то ему претило. И он тосковал...
Вот он тоскует и теперь, и это так заметно, что Бурнин готов сказать какую-нибудь гадость. Но Шура, уважавший чувства Виталика, перевел разговор в другое русло. И все трое, прыская и похохатывая, принялись вспоминать, как ездили в город Жуковский на творческий вечер Д. Широевского.
Глупый Странник на свою голову зазвал их туда. И они поехали. Уже в электричке они поняли, что похожи на трех богатырей Васнецова: монументальный Шура, Бурнин с лицом, видавшим виды, и прифрантившийся Виталик. Первое, что поразило богатырей в г. Жуковском, — вывеска на обувном магазине. Она гласила: «Обувь мужская, женская и резиновая».
