Она оделась и закурила.
— Ну что, Санта, — спросил Паша, — как жизнь?
Пашина простота невольно располагала к доверительным беседам.
— Квартиру снимаем. С подружкой.
— А дома чем занималась?
— На швейной фабрике работала после училища. Девчонки поехали, и я с ними. А что там сидеть — то? — каким — то обиженным тоном сказала она. — Ничего не высидишь. Все бегут, кто может, разбегаются.
— Сколько тебе годов? — спросил Паша.
Я с любопытством ждал, что — то она на это скажет, но она, не усмотрев в таком вопросе ничего неприличного или оскорбительного, просто ответила:
— Девятнадцать.
Наверно, она просто не знала, что это для кого — то может быть оскорбительным.
— Солидно, — заметил Павел.
Она надула губки и объявила:
— Между прочим, я на квартиру коплю!
— Много накопила? — по — деловому осведомился Паша.
— Две тысячи уже накопила, — доверчиво сообщила Санта.
Паша неопределенно покивал и разлил остатки первой бутылки.
Санта выпила еще две рюмки и быстро опьянела.
— Можно я у вас посплю? — попросила она и посмотрела на диван.
— Спи, — разрешил Паша. — Кто не дает?
Она снова сняла сапоги, поправила прическу и положила голову на валик, потом приподнялась, дотянулась до сумочки и, виновато улыбаясь, пристроила ее себе под голову.
— Надо же, — она озабоченно потерла зеленоватый синяк на ноге, — в приличном доме не разденешься.
Мы сочувственно покивали. То ли у нее были железные нервы, то ли она устала до одури, но через несколько минут она действительно спала.
— Гляди, гляди, как распускаются. — Паша показал на тюльпаны, стоявшие у ней в изголовье, на столике рядом с диваном. Бутоны набухли, как нарывы, и увеличились по крайней мере вдвое, а кончики зеленых лепестков, пока еще слипшиеся, осторожно покраснели.
— Эх, пропадет мой дом, — проговорил Павел с досадой. — Пропадет. Если в доме не жить, любой пропадает. Это не я придумал — проверено. Сейчас вот был — зарастает все. А… — Он махнул рукой.
— Продай, — предложил я.
— Что у меня, денег нет? Нельзя его продавать. Родину как продашь?
— Как — то можно, наверное, — сказал я.
— Да он не стоит ничего, — спохватился Павел. — Вон, пиджак мой дороже стоит, отвечаю.
“Санта” пошевелилась во сне и пробормотала что — то невнятное. Мы стали говорить тише.
— Пропадет дом, — повторил он громким шепотом, — жалко, прадед строил.
Я покосился на букет. Бутоны уже чуть приоткрылись — нежно, несмело, как губы для поцелуя.
— Знаешь, — сказал Паша, — раньше я думал, что я все могу. А теперь я вижу, что могу только то, что могут деньги. — Он посмотрел на цветы. — Что там в твоих книгах об этом написано? Мне страшно, — добавил он после продолжительного молчания, а я не без горечи подумал, что это первый шаг к обретению интеллигентности. И это была единственная стоящая фраза за всю долгую ночь.
Я тоже смотрел на цветы. Теперь зеленый цвет остался только у оснований, в тех местах, где заканчивались стебли и откуда вырастали чашечки. Концы разлепились, разошлись, расправились, как надутые ветром паруса, легкие, воздушные; тяжелые, сочные листья изогнулись в куртуазном поклоне и разлеглись на столе.
Сквозь короткий сон я слышал, как в кабинете долго звонил телефон, и слышал, как Павел говорил что — то в свою миниатюрную трубочку.
“Санта” проснулась в половине восьмого и долго приходила в себя, хлопая тяжелыми от косметики ресницами и восстанавливая в памяти события прошедшей ночи. Сначала она испуганно села на диванчике, подтянув под себя ноги, потом встряхнула головой и спустила ноги на пол, поставив ступни на голенище сапога. Павел сидел в кресле, прикрыв лицо ладонью. Я приготовил кофе.
Павел тяжело поднялся, подошел к сейфу и достал три пачки плотной бумаги, перетянутые банковскими лентами. Потом вернулся и прибавил еще одну.
— Держи, — он протянул деньги “Санте”, — купи себе квартиру.
Она смотрела на него не мигая.
— Бери, — сказал он и сам запихнул в приоткрытую сумочку. — Что ты должна сделать? — спросил он.
— Куплю квартиру, — выдавила из себя девушка.
— Не забудь, — он усмехнулся, — Санта.
Девушка достала тюбик с помадой, но краситься почему — то не стала.
