Этого никто не знал, да и не хотели знать. Мирский стал символом грядущей свободы; земские собрания присылали ему приветственные адреса. Их наиболее активные деятели зачастили к министру с ходатайствами: разрешите, ваше сиятельство, провести общероссийский съезд представителей земств. В контексте времени это означало именно собрание депутатов от народа, ибо иных выборных, кроме земцев, в России не было. Мирский обнадёживал ходатаев, уповая на милостивую благосклонность, проявленную государем в ходе аудиенции 25 августа. Обнадёженные разнесли радостную весть по губерниям: земский съезд будет! Собравшееся в сентябре Бюро общеземских съездов под председательством Д. Н. Шилова, известного паладина земско-конституционной монархии, даже определило время и место проведения Первого съезда представителей земств: 6–7 ноября в Москве.
Прекраснодушные слова Мирского, бурно воспринятые либеральной интеллигенцией, сделали его заметной политической фигурой. Стали думать, что у него есть собственный политический курс, собственная воля. С этим не мог примириться государь. На аудиенции 9 октября царь прямо заявил министру: политических перемен не будет. О земском съезде – ни слова, но понятно было: идея не одобряется. Честный Мирский оказался в том самом положении, о котором говорил Суворину: выдал вексель, а оплатить не может. Весь октябрь пытался уговорить его величество, вырвать разрешение на собрание представителей если не при государе, то хотя бы при министре внутренних дел. В ответ – ни «да», ни решительного «нет». Тем временем привыкшие держать нос по ветру сановники из окружения императора почувствовали: положение Мирского пошатнулось. Против него начались интриги; право-монархическая пресса, месяц назад воспевавшая его курс в одном хоре с либеральной, теперь обрушила на него лавину нападок и насмешек. Московский обер-полицмейстер Д. Ф. Трепов переименовал «эру доверия» в «эру попустительства» – и это определение было подхвачено правой печатью. Оживился и Витте: играя на трудностях, с коими столкнулся Мирский, стал оказывать ему двусмысленное покровительство, надеясь привлечь к себе, подчинить, сделать пешкой в своей партии.
А 6 ноября неумолимо приближалось; земское бюро вовсю готовило съезд. Последняя надежда Мирского – уговорить земцев хотя бы отложить съезд на месяц-другой, авось удастся уговорить государя, поднажать на него через вдовствующую императрицу или того же Витте… Ничего подобного: 29 октября министр услышал от земского бюро неумолимое «нет» – съезд должен состояться в срок; и вы же, ваше сиятельство, обещали… Взволнованная супруга записала в дневнике: «По-моему, тут есть даже доля подлости: пока их держали в страхе – молчали, а теперь, когда человек явился, который серьёзно хочет удовлетворить все разумные требования, они всё портят тем, что торопятся и хотят скандалы делать».
Пожалуй, так: хотели скандалы делать. Скандал и вышел. Съезд в последний момент был запрещён царём; исполнять государеву волю должен был Мирский. Из провозвестника свободы он тотчас превратился в царского сатрапа. «Земский съезд», полуподпольно проведённый на частных квартирах богатых и сановных петербургских лидеров движения, плавно перерос в «банкетную кампанию»: собираясь под видом банкетов в ресторанах и трактирах великой Руси, земцы отчаянно бранили власть, клеймили продажных министров, поднимали тосты за героев революции, призывали к борьбе с самодержавием. Призывы были услышаны: 28 ноября в Петербурге сотни студентов манифестировали под красными флагами. 21 декабря было получено известие о капитуляции Порт-Артура; через неделю в столице началась массовая забастовка. 9 января священник Георгий Гапон и его друзья-социалисты повели десятки тысяч рабочих под солдатские пули и казачьи нагайки. Мало кто помнит теперь, что Кровавое воскресенье, с которого началась в России революция, совершилось при самом нежно-либеральном министре внутренних дел Святополк-Мирском. Впрочем, если он и виноват, то (пользуясь тогдашней судейской терминологией) заслуживает снисхождения. Его падение было предрешено ещё в ноябре. Он склонился перед монаршей волей и предал своих друзей-земцев (впрочем, как и они предали его). Но он был слишком честен, чтобы нести бремя предательства. Несколько раз просил об отставке; в последний раз – 4 января; государь обещал уволить через неделю. 9 января он уже ничем не управлял, а после кровавых событий этого дня навсегда ушёл из политической жизни.
