Шеф жандармов скончался через полчаса. Несмотря на все усилия полиции и жандармерии, отыскать убийцу и его сообщника, конечно же, не удалось. Впрочем, имя человека, подобно Бруту, средь бела дня заколовшего кинжалом главу политической полиции России, вскоре стало известно и следствию, и его друзьям-революционерам. Он сам через некоторое время объявился за границей. Сергей Михайлович Кравчинский, писатель, известный под псевдонимом Степняк. Родился в 1850 году в семье военного врача, окончил Орловский кадетский корпус и Петербургское артиллерийское училище (вот откуда военный вид и офицерская выправка). Служил недолго, по выходе в отставку участвовал в кружках социалистов-вольнодумцев, к которым в начале семидесятых годов прочно приросло наименование «народников». В 1877 году вместе с группой друзей примкнул к «Земле и воле», организации бестолковой, аморфной, не имеющей ни чёткой программы, ни определённого состава. Там молодому энергичному отставному артиллеристу было скучно. И вот – выстрел Засулич. Сразу понятно стало, что делать. Кравчинский опубликовал в подпольной печати восторженный панегирик Вере Ивановне, написанный в таком стиле, в каком самый влюблённый на свете гимназист не найдёт решимости обратиться к предмету своих платонических восторгов. Затем решил тоже совершить подвиг. Нужен был предмет и повод.
Тут, как раз в мае, в вольнодумных салонах Петербурга распространилось известие: государь отклонил ходатайство о смягчении участи осуждённых по процессу ста девяноста трех. Собственно, осуждено было шестьдесят четыре человека, из них большинство отсидело свой срок ещё до суда, так что ожидавших либо каторги, либо государевой милости оставалось всего двадцать восемь. При этом сами судьи, выносившие приговор, приложили к нему прошение о смягчении. 23 января 1878 года, когда выносился приговор, никто не сомневался в том, что государь проявит снисхождение и сократит срок тюрьмы и каторги до минимума, а возможно, и вовсе освободит заблудших молодых овец от наказания. Но после истории с оправданием Засулич, ни о каких послаблениях речи быть не могло. Тем не менее в обществе нашли виновного в немилости государевой. Вроде бы о нежелательности смягчения приговора докладывал царю начальник III Отделения Мезенцов. И вот, трое молодых людей – Сергей Кравчинский, его приятель Александр Баранников (тоже бывший офицер) и некто Лев Дейч – выносят Мезенцову «смертный приговор». И Кравчинский, пылая энтузиазмом, решает: орудием возмездия на сей раз будет кинжал. Использование револьвера после Засулич выглядело бы слишком уж явным эпигонством. Баранников вызвался его «прикрыть». Те двое на Михайловской площади и были – Кравчинский и Баранников.
Баранников через два с половиной года попадёт в руки жандармов и умрёт в «секретном доме» Петропавловской крепости. Кравчинский до самой смерти (под колёсами лондонского поезда в 1895 году) будет избегать воспоминаний об убийстве 4 августа. Один Дейч в мемуарных записках о Кравчинском оставит краткий рассказ об этом террористическом акте. Из рассказа Дейча следует, во-первых, что сами «пострадавшие от произвола царских сатрапов» осуждённые, мстить за которых вызвался Кравчинский, всеми силами пытались повлиять из тюрьмы на заговорщиков, отговорить их от исполнения задуманного убийства. Не удалось. Во-вторых, что план теракта был осуществлён с поразительной лёгкостью: два месяца слежки за жертвой, обеспечение способа и путей бегства – и дело в шляпе. И третье: на убийство Мезенцова террористов вдохновил пример Засулич.
К слову сказать, это был не первый случай восторженного подражания акту 24 января. Ещё до суда над Засулич, в феврале 1878 года, в Киеве молодым борцом за правду Осинским было совершено покушение на прокурора Котляревского. А в мае, там же, в Киеве, ещё один искатель справедливости по фамилии Попко убил жандармского следователя барона Гейкинга. Как будто жандармы и прокуроры виноваты в том, что в мире существуют зло и неправда! Но, конечно, киевские теракты не имели такого резонанса, как удар кинжалом на Михайловской площади.
