Потом я смотрю себе долго в глаза. Голова начинает кружиться. Все вертится. Диабет. Футбол. Витька Помещиков. Дзюдо. Татами с красной окантовкой. Первое кимоно. Альберт Андреевич, мой тренер. Диабет. Я. Диабет. Снова я и зеленые глаза. Бездна диабета. Я. Дзюдо. Сахарная болезнь. Шрамы. И корявое «жалоб нет».
Я закрываю глаза. Сколько это длиться, не знаю.
Марево зеленого ромба. Гипо.
Я обвязываюсь полотенцем и выхожу из ванной. Иду на кухню. Грею чай, залезаю в холодильник, достаю варенье. С полки хватаю конфеты и жадно засовываю себе в рот. Я гипую. Сладкий чай окончательно приводит меня в норму. Хочется спать. Да.
Я беру ручку. Обнажаю иглу. Высовываю бедро и вкалываю себе восемь единиц, чтобы не было высокого сахара после. На иголке остается капелька крови. Я стираю её ваткой. Ляжку жжет несколько секунд: плохая игла.
После падаю на кровать. И вижу сны.
* * *
Я пришел и написал вот что:
«Очередь
Передо мной спина, чья-то спина, каждый раз разная, каждый раз новая и незнакомая, то сутулая и сгорбленная от тяжести лет или чего-то в этом роде, то широкая и плотная, словно ствол баобаба. Я вижу её в первый и последний раз, как и лица, которые неорганизованно сменяют друг друга за моей спиной, которая также для кого-то является в первый и последний раз. Я их не помню, а если и пытаюсь запомнить, то обязательно ошибаюсь и — не запоминаю. Лица позади и спины впереди меня — ровный строй, цепочка кадров любительского фильма, снятого про совершенно незнакомых, а оттого ненужных и неинтересных мне людей. Каждый из них думает обо мне то же самое. Я лишь копия, ненужная фотография чужого человека. Но мы зависим друг друга, хоть и не испытываем ни малейшего участия друг к другу. Ведь мы в очереди. Вечной и неповторимой цепочке сменяющих одна другую очередей.
Очередь раздражает нас, отрывает множество сил, энергии и всего прочего, с чем могут быть связаны потери. Новая очередь — новая потеря. Потеря себя. Каждый из нас знает об этом. И каждый снова и снова теряет, оставляет частички собственного духа в очереди. И каждый снова и снова рано или поздно возвращается в скорбный эшелон очередников, постепенно растворяясь в безликой их массе, становясь безмолвным, серым, как черно-белая фотография, сданная в архив.
Каждый из нас заперт в клетке невыносимости ожидания. Томность и непоколебимость устройства очереди, развращает нас. Каждый готов спустить обойму в стоящую перед ним спину, а заодно и в тех, к кому он так долго и нудно хотел попасть. Мы звереем. Моральные нормы, приличия, порядки — это не для нас. Для нас остался один закон — закон очереди, тупой, неопровержимый, делающий нас зверьми, готовыми грызть друг друга.
Что сдерживает нас? Что заставляет терпеть и смиренно ждать своей очереди?
Надежда.
Слепая надежда.
Надежда на то, что…
Что все эти испытания будут вынесены не зря. Не зря. Не зря? Не зря!!!!!!!!!!!
…Сейчас передо мной новая спина. На ней старое пальто. Моль не раз пробовала его на вкус. Оно синего света. Это старик. Может, ветеран, может, герой, может, он отдавал свою кровь, ради того, чтобы сейчас я мог стоять здесь.
Он ждет от очереди снисхождения. Он ждет заслуженного снисхождения от каждого из нас. Но никогда не получит его. Никогда.
Он устал.
Я тоже устал.
Мы все устали, так же, как он.
А за той заветной дверью сидит какая-нибудь гражданка Р. На её лице очки. Уже заметен второй подбородок. Она ещё не стара, но противна. Её голос криклив и несносен. А в её маленьких, тоненьких ручках судьба каждого из нас. Но она ненавидит всех и каждого. Меня. Того старика. Всех.
Мы знаем это. Мы ожидаем этого. Нервы каждого напряжены до предела. Раздражение — взрыв — борьба. — Мы — звери.
Нет! Нет! Нет!
Должен быть конец! Остановка, разгрузка, пауза, расслабление — жизнь без очереди…
Что делать? Кто виноват? — тупые, праздные вопросы. Каждый из нас с уверенностью укажет на того, кто стоит перед ним и скажет: он виноват. Он пришел раньше, он подсуетился, он впереди. Но каждый, говоря так, в глубине ещё живого сознания понимает, что виноват никто иной, как он сам. И тот пальчик, которым я совсем недавно указывал повинных в моих бедах и неурядицах, поворачивается и тычет мне в грудь. Я сам виноват. Сам. И никто больше. Поэтому каждому из нас не нужны все другие. Мы одиноки. И единственное, что объединяет нас — это очередь. Цепь из множества безмолвных и серых снимков, сданных кем-то в архив…
