Я не из поколения, воспитанного очередями. Но каждый раз очередь утирает мне нос, ставит меня на место, воспитывает меня. Очередь обезличивает, делает меня безмолвным, выжатым и сухим, как использованный пакетик чая.
Я знаю об этом. Но я не хочу быть сданным в архив. Не хочу. Как сотни других, таких же, как я».
* * *
Было время, когда глюкометры себе могли позволить только самые-самые. Тогда в больнице кровь на сахар брали вручную. Все выходили из палат по зову и выстраивались в очередь. Ланцетов тоже не было, и медсестра колола пальцы копьями, потом давила каплю из огрубевшего от семи подобных процедур каждый день пальца.
Кто сдал кровь, отправлялся на уколы в холодный процедурный кабинет. А потом — в столовую. Все отделение собиралось вместе. Шла борьба за ложки, тарелки, корки хлеба.
Весело.
Десятки диабетиков за одним столом. Они такие же, как ты. Они не сластят чай сахаром. Они считают хлебные единицы. От них пахнет инсулином так же, как от тебя. Ты видишь на их руках бугорки липодистрофий. Они все о чем-то говорят.
Десятки лиц. Десятки историй.
Одна болезнь.
* * *
Он лежал в больнице, потому что его печень была увеличена на шесть сантиметров. Торчала прямо из-под ребер.
Его звали Миха Рогов. Город Лермонтов, Ставропольский край. У меня записан где-то и телефон.
Он рассказывал, что бывают времена, когда они встречают Новый год в футболках. У них тепло. И такое количество снега, как в Москве, он видел в первый раз.
Это был холерик. Взрывной, ранимый тип.
В больнице так нельзя: не простят. Сначала его подкалывали, шутили. Однажды вырезали большой и длинный из картона и положили ему на койку. Прямо на подушку. Вокруг все обсыпали обрывками газеты.
Он не выдержал. — И наткнулся на большое смеющееся лицо Мафона (он громко слушал плеер, отсюда прозвище) и ехидную улыбочку Вовчика (слагателя историй о Морозовской больнице).
Рогов сорвался. Достал привезенные накануне матерью харчи и стал есть. Все подряд без разбора. Он ел и разговаривал сам с собой.
— Я Рогов Михаил. У меня все в порядке. Все отлично. Я Рогов. Михаил. Хорошо. Да.
Все смотрели на него. После позвали дежурного врача.
Он вернулся в палату через день. И почти не изменился. Только шутить над ним перестали.
* * *
Серега, мой товарищ, подло бежит вперед и быстро запирает дверь на защелку. Теперь нам не попасть обратно в детское отделение. Безобидная шутка.
Я остаюсь с Таней наедине и совсем не знаю, что говорить. Я подхожу к запертой двери, стучу и прошу открыть. Ответа нет. Я поворачиваюсь и вижу Таню. Она сидит, касаясь спиной стены, и смотрит на меня.
Мы молчим. Тишина гудит. Темно.
— Боишься? — она говорит.
— Нет. Странно это.
— Да, странно.
Мы снова молчим. Сидим рядом плечо к плечу и молчим.
— А хочешь я спою?
Я киваю.
Она пела Yesterday. Великую песню великой группы. О любви.
Тогда я не понимал слов, но я чувствовал что-то. Как будто реальность выворачивалась наизнанку. Я ощущал присутствие иного, странного, главного.
Она пела. А я глядел на неё.
Однажды настает пора
Поверить только во вчера…
Фонарь с улицы светом проникал в коридор, где сидели двое и молчали, и делал их лица зелеными.
Два зеленые человечка с какой-то там планеты.
После Серега вернулся.
— Поете?
Через два дня её выписали.
* * *
12.10.
К невропатологу я должен был попасть в 11.30. Но пока сижу в коридоре. Скоро, скоро.
С-к-о-р-о.
Но не сейчас.
Парадокс состоит в том, что я знаю в точности до каждого слова, что она напишет мне.
Ну, во-первых, коронное — «жалоб нет».
Во-вторых, «Ди-з. Диабетическая полиневропатия, начальные проявления».
В-третьих, маленькая кругленькая печать и кривая подпись.
Почти то же самое записано в моей выписке из Института Эндокринологии от 1998 года. Мой диагноз не меняется уже почти десять лет.
Странно.
Вот она стучит мне по коленкам резиновым молоточком, потом водит круги по ногам иголкой, просит коснуться пальцем носа с закрытыми глазами, спрашивает о жалобах. Я знаю все наизусть.
12.30.
Окулист.
Сначала вперед проскочила личность с платным талоном (они идут без очереди). Потом пришла какая-то медсестра с дочкой: их тоже приняли в обход меня. В конце концов, очкастая докторша выглянула на секунду из проема своего кабинета и известила всех, что у неё перерыв. Полчаса.
