Глава 12. С термосом против танка
Испанский язык Вадим Гранцов изучал во время своей самой первой командировки в Африку. Он был контужен на эфиопско-сомалийской границе, чудом выжил в пустыне и едва добрел до жилья, до монастыря в пещерах над пересыхающей речкой. Монахи его подлечили и переправили в расположение кубинского батальона. Вот там-то Гранцов и освоил новый для себя язык. Позже ему часто поручали обеспечивать взаимодействие с кубинцами, и он получил богатую практику.
Однако тот случай подарил ему не только новый язык и новых друзей. Отлеживаясь у монахов, он целыми днями читал единственную книгу на русском, которую нашел в их скромной библиотеке — Новый Завет, 1913 года издания. Никогда не забыть Вадиму, как он впервые открыл этот томик в кожаном переплете, и прочитал: «Иже веру имет и крестится, спасен будет: а иже не имет веры, осужден будет[11]». «Что значит иже?» — подумал лейтенант Гранцов. (Почему-то первая мысль его в тот момент относилась вовсе не к религии, а к языку). И вдруг понял, что «иже» значит «тот, кто» или «который». И перевел — «тот, кто имеет веру…» Нет, «иже» звучит лучше, и произносится легче. Не закрывая книгу, он вспомнил первые слова молитвы, которой когда-то учила его мать. Так вот что значат эти «Иже еси на небесех» — Тот, Который существует на небесах.
В следующий миг Вадим почти испуганно осознал, что… Кто-то незримый учил его старославянскому языку.
Его взгляд снова упал на пожелтевшую хрупкую страницу. И он смог прочесть ответ на вопрос, который боялся задать. «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы[12]».
Коммунист Гранцов до сих пор относился к религии достаточно терпимо. По крайней мере, он ни в чем не перечил матери, выросшей в семье сельского священника. Если маме так хочется хранить за книжками старую икону, то пусть хранит. Если ей легче от того, что сыновья будут тайком от отца крещены — сыновья примут крещение. И если ей так важно, что над могилой мужа должен стоять крест, а не пирамидка со звездой — то пусть стоит крест, хотя это было очень трудно устроить. Но чтобы самому вдруг стать таким же верующим? Этого Гранцов от себя не ожидал.
Понадобилось не так и много, чтобы обратить его в христианство. Во-первых, он не видел в нем ничего дурного, хотя и пользы особой тоже не замечал. Коммунистические идеи, в конце концов, почти ничем не отличались от моральных устоев христиан. Все люди — братья. Быть богатым — стыдно. А лозунг «Кто не работает — тот не ест» почти ничем не отличался от библейского «В поте лица будешь добывать хлеб свой».
Во-вторых, нательный крестик носили русские солдаты и офицеры, казаки и моряки, которые вели себя вполне достойно во всех войнах, независимо от их результата. Гранцов тоже старался вести себя достойно и всегда чувствовал какую-то связь с этим славным воинством. Допустим, самураи или янычары тоже были неплохими бойцами, но — чужими. А казак Платов, или моряк Ушаков, или генерал Брусилов — они свои, можно сказать, однополчане.
Оставалось только побывать под огнем, да полежать на песке под пулеметными очередями, да прошагать сквозь пустыню почти сто верст, в бреду повторяя материнскую молитву. Вот и все, что было нужно для того, чтобы уверовать.
Значит, он уже может говорить новыми языками. И может брать змей. А уж сколько смертоносного было выпито, это и учету не поддается…
Шутки шутками, но за изучение Писания Гранцов взялся так же основательно и въедливо, как брался за любое новое дело.
Как настоящий разведчик он предпочитал лично работать с источником информации, не доверяя пересказу посредников. Никаких богословских трактатов, никаких популярных брошюрок. Чувствуя себя Ломоносовым, сидящим на одной лавке с первоклашками в начальной школе, он изучал азы веры. Изучал то, что должен был узнать еще в детстве. А, изучив, захотел делиться своими познаниями с окружающими. Наверно, сказывалась инструкторская привычка. Еще в училище он не мог промолчать при виде небрежного обращения с оружием или техникой. А теперь у него словно раскрылись глаза, и он вдруг увидел, что никто вокруг не заботится о душе. Его просто убивало такое наплевательское отношение к вечности. Теперь он знал, что смерть — это только порог, за которым начинается какой-то иной мир, и в этот мир надо войти с чистой и целой душой, не изъеденной язвами лжи, ненависти, тщеславия, жадности…
