…Памятный яркий вечер, перегруженная комната. Это один из острых моментов: встретить человека, который тебя принимает, как близкого и интересного. Это был для меня легендарный человек, о котором ты читал в детстве, в школе, в большой враждебной газете, о котором даже не думал как о живом человеке, а только как о неком историческом лице, который очень далёк — как Кеннеди или папа римский. И вот ты у него дома. Я ему сказал тогда:
— Вы знаете, я вас читал в классе седьмом. И никогда не подозревал, что с вами встречусь.
В коридоре перед уходом я внимательно рассмотрел корешки книг. Коридорчик был забит шкафами с юридической литературой и справочниками. Есенин-Вольпин — математик, но математических книжек там не было. Видимо, они стояли в комнатах. А там только юридические справочники. Сколько в Совке можно было иметь юридических справочников? Это же не англо-саксонское прецедентное право. Но когда я выразил недоумение, он объяснил, что помогает людям как правозащитник. Как в тех условиях юридические справочники могли помочь?[123]
Это была очень судьбоносная встреча. Были и другие, но не так поразили своей остротой.
Познакомился я тогда еще с целым рядом известных имен, начиная с Дмитрия Дудко[124], у которого я бывал часто в гостях, и который ко мне тоже приезжал.
Я ходил его встречать к метро Смоленская, вместе мы шли ко мне, чтобы он не плутал. Дудко был уже в годах, участник войны. Бывал у него: двое детей, попадья. Он, кстати, рассказывал, что, пройдя всю войну, ни разу не выстрелил в человека. И после этого сел[125].
У Дудко была проблема: он очень любил интеллигенцию и очень хотел ей нравиться. Поэтому все его проповеди напоминали лекции. Когда хоронили художника Анцифирова — я был на похоронах, — Дудко почему стал говорить по атомную физику. На Анцифирове он сломался. В этом моменте разошлись его пути с интеллигенцией, которая не поняла, для чего надо говорить над гробом любимого всеми Анцифирова про ядерную физику. Кроме того, он выпускал книжечки своих проповедей, но они тоже были заточены на обработку научного сословия, подтягивания ученых к вере. Он пользовался большим уважением, статусный поп.
Тем сильнее был шок, когда советская власть вынудила его выступить с раскаянием по телевизору. Это было уже в 80-м, когда мы не общались.
…Православный теолог Краснов-Левитин [126] написал «Строматы», вручил мне эти строматы лично. Помню, пришли мы к нему зимой по снегу, с какого-то флигеля зашли. Он тоже был тороплив, суетлив, бородат, поил горячим чаем. И дал свою книжку.
Меня поразила скандальность идеи назвать свой текст названием работы Климента Александрийского, который написал «Строматы» за 18 веков до того. Краснов-Левитин взял да и написал новые строматы — хотя бы «Строматы-2» поставил. В этих строматах, по бердяевскому образцу, была собрана ахинея — личные воспоминания, ассоциации, частные переживания.
Я запомнил оттуда одно место: когда Краснов-Левитин до революции шел с няней по Александровскому саду, его поразила надпись «Нижним чинам и собакам вход запрещен», и в его маленьком сердце вспыхнул праведный гнев против несправедливого устройства общества. Какой позор, что низшие чины приравнены к собакам! Это было в «Строматах». У меня тут же возникла ассоциация с бердяевским «Зачем мне Рай, если там не будет моего кота!». Не приемлет он Царствие небесное без кота Мура и отказывается войти туда.
Какое падение по сравнению с Достоевским, возвращающим билет в Царствие небесное потому, что там будет примирение матери убиенного мальчика с генералом, который этого мальчика затравил собаками!
Хотя почему Достоевский полагает, что там обязательно должно быть примирение? Великая слезинка ребенка и примирение палача и жертвы — оно откуда-то появляется у Достоевского из пальца. Звучит пафосно, но абсолютно ни на чем не основано. Почему-то генерал, травивший собаками мальчика, у Достоевского попадает в Царствие небесное вместе с матерью этого мальчика, и там они должны почему-то обняться под присмотром высших божественных инстанций. Достоевский возвращает билет туда — нет, мол, не принимаю. Сам все выдумал и сам не принимает. То есть Иван Карамазов не принимает. И он не принимает, потому что там произойдет примирение жертвы и палача. Как? Разве мать простит этому генералу? Как это может быть?! Откуда это? Почему простит? Он что, забыл о Страшном Суде? О вечном огне, в который будут ввергнуты все эти генералы.
