Например, туда заходили кремлевские курсанты — две огромные детины в смазанных сапогах, в форме, абсолютно похожие друг на друга, пластмассового вида, но при этом лихие, со сдвигом, как некая постмодернистская пародия. Когда впоследствии я познакомился с театром Погребничко[102]и посмотрел кое-какие его спектакли, то вспомнил этих курсантов: в них было что-то от режиссуры Погребничко, что-то от ухарской безуминки, граничащей с инферналом. Кремлевские курсанты были точно из демонической реальности.
В другой раз мне представили некоего Малиновского — в черном костюме и с галстуком-бабочкой, с пробором. Малиновский походил на персонажа из фильма 50-х годов типа «Во власти золота». Мне сказали, что Малиновский известен тем, что он нигде не работал. В момент Малиновский щелкнул каблуками, подал руку со словами: «Малиновский, нигде не работал».
Заглядывал время от времени и сам Мамлеев.
Но это уже был угасающий Южинский, и ключевые фигуры, которые его образовывали, туда не захаживали. С ними я познакомился много позже уже при других обстоятел ьствах.
Появлялись интересные персонажи, их судьбы складывалась по-разному. Алиса Тилле, например. Обаятельная девушка, адвокат, элегантная, ловкая, вся такая протюканная, богемная матерщинница и очень интересная девчонка. Она была впоследствии спутницей Пауста, сына Паустовского. Они вместе подсели на иглу и решили покончить с собой. Она его ширнула, и он ушел, а себя она тоже ширнула, но как-то очень осторожно, и осталась жить. Не знаю о её последующей судьбе[103]. Как-то я ее встречал еще в советское время — на ней уже была патина декаданса.
Или сын создателя фильма «Чапаев» Саша Васильев. Он жил на Ногина, на площади, где на углу был магазин «Колбасы», у церкви, где выход с Солянского проезда, — арка во двор, подъездик, на втором этаже громадная квартира невероятных размеров, комнат пять или семь. Она под завязку была забита барахлом, потому что Саша Васильев был фарцовщиком. К тому же он еще был наркоман, сидел на «винте». У него шел поток людей, бесконечные девки, и конечно там было очень много любопытных предметов. Например, однажды мне попался шишак немецкого офицера времен Первой мировой войны, каска, — я ее тут же примерил и был потрясен тем, что она не налезла мне вообще никак, сразу уперлась в кость. Такое впечатление, что голова у этого офицера была величиной с мой кулак. Такого добра там было много. Потом этот Саша умер в жутких страданиях, весь покрытый страшными язвами.
Как ни хорошо было на Южинском, но пришлось оттуда уйти. Пошел я забирать документы из издательства «Медицина» — увольняться после того как я прогулял дней десять. Пришел, очень сухо, ни на кого не глядя, собрал документы, поблагодарил Москвина за очень интересный контакт. И больше я его не видел. У меня установились очень тёплые и глубокие отношения с Юрием Витальевичем. Мы с ним встречались, беседовали. И он что-то такое во мне почувствовал: он был большой интуитивист.
Тем временем, к весне 1968, в апреле, странным образом восстановились мои отношения с Леной. Я ее увидел на Пречистенке, догнал, думая, что это кто-то. Оказалось, что это Лена. Она сначала была холодна, дулась, но потом отношения восстановились. Мы жили в Валентиновке и на Гагаринском. У нас часто стал бывать Юрий Витальевич Мамлеев. И уже большая часть его наиболее серьезных чтений проходила там, и многие были исключительно для нас двоих как аудитории.
К 1968 году в ходе моего общения с Юрием Витальевичем Мамлеевым встал вопрос как защититься от режима, от системы, потому что система в тот период охотилась за тунеядцами. Соответственно, надо было трудоустраиваться. Это один вариант. Но никакого трудоустройства я не собирался иметь. Вторым вариантом было получить «группу».
Когда я начал выяснять, оказалось, что с тем, что у меня было после комиссации — 7Б, «семь-бэ», психопатия, — «группу» не дают. Следовало переквалифицироваться как минимум на «четвертую» статью, а это шизофрения. Для этого нужно было пройти серьезное обследование и ВТЭК.
