Мы поехали на кладбище, оказавшееся интереснейшим местом. Я фактически там занимался этнографическими исследованиями. Не мусульманское кладбище, оно делилось на три части: условно русская, с православными и сектантскими штундистскими [220] могилами, очень большая еврейская и корейская.
В еврейской части было интересно: надгробные камни с массой надписей, со специфическим местным колоритом. Я заинтересовался необычайным богатством росписи на еврейских могилах. Они были разукрашены невероятными биографиями и совершенно безумными именами. Попадались такие имена, которых в жизни никогда не встречал: библейские талмудические, где Забулон или Наомия самые простые. Потрясающие фотографии евреев в меховых шапках. Вот с этого я начал знакомство с сефардами[221]. Потом оно стало более углубленным.
Корейский участок тоже примечательный. Оказывается, корейцев хоронят ногами к камню, а головой к тому, кто к этой могиле пришёл, — не как обычно, когда ты приходишь к усопшему, и стоишь у него в ногах.
Я начал возить плиты на тачке, кувыркавшейся по кочкам. Петросян шёл рядом и поддерживал плиту. Он боялся, что та может улететь и разбиться.
Долго мы не работали — часов до двух. На обратном пути останавливались в кафе недалеко отего обиталища и съедали цыплят табака.
Ночевал я у него во дворе на куче досок, накрытых брезентом. На этот брезент кидал сложенный вдвое спальник. И когда шел дождь, накрывался своей палаткой и смотрел на звезды.
И, естественно, я изучал таджикский язык. Я начал этим заниматься ещё в горах и продолжил уже с полным погружением. Шел в народ, активно его практиковал, запасся учебником для русских, изданный в сталинские времена. Там были обязательные «колхозы», «трактора». Я его штудировал и практиковался в основном на базарах. Их было два — Зеленый и Путовский.
Путовский более цивильный, а потому более скучный. А Зеленый базар, Бозори сабз или Бозори Шохмансур — отрада сердца, густое средоточие жизни.
Вот там, на Зеленом базаре, практикуя в народе таджикский язык, я и познакомился с теми людьми, которые потом определили мою биографию на всю последующую жизнь. Впервые это произошло на Зеленом Базаре.
Бозори Шохмансур был в Душанбе центральным местом народной фольклорной жизни. Там я впервые увидел настоящих нищих с повязанными тюрбанами, в рваных халатах сидевших на земле, просивших милостыню и распевающих дуа. Там присутствовали потрясающие представители сельских пространств Таджикистана, туда привозили продукты из самых разных мест: из Кулоба, долины Каротегин, Хучанда. Очень пестрые люди. Торговцы насваем, тайно подторговывавшие анашой.
Насвай был разрешён. Это просто табак, который под язык кладёшь, и всё. Но поскольку он является веществом, входящим напрямую в контакт со слизистой оболочкой, то действует он гораздо сильнее. Табак вообще очень сильнодействующее средство, он гораздо тяжелее, чем некоторые лёгкие наркотики. К тому же он дает сильное привыкание, и тоже наркотик. Толерантное отношение к табаку говорит о полном иррационале современного социума, потому что преследовать анашу и торговать табаком и алкоголем, — на мой взгляд, просто верх идиотизма и непоследовательности.
Я с огромным кайфом, с огромным наслаждением бродил по закоулкам Зеленого Базара. Большое место, кишащее народом, с массой прилавков и маленьких магазинчиков вокруг. Там продавалась множество интересных вещей. Например, чорух и калуш — национальные сапоги, деревянные гребни для расчёсывания бороды, разные тюбетейки. Всё это было острым и не теряло притягательности в последующие годы, потому что носило концентрированно символический духовный характер. Если я сейчас увижу шона — деревянный гребень для бороды, выточенный вручную, — я просто умру от ностальгического удара. Особые специальные вещи, заряженные некоторой энергией.
Таджики — совершенно особый народ, и их эстетическую парадигму лучше всего можно было бы выразить через сочетание черного и красного цвета в самом простом и элементарном дизайне. Скудный сельский эстетизм, основанный на минимализме, аскезе…
