На следующий день я его увидел — это был лейтенант Глан[194] в чистом виде. Высокий худощавый парень с широкими плечами и узкими бёдрами. Вьющаяся блондинистая курчавая бородка, голубые глаза, смотрящие совершенно в заоблачную даль, прямые волосы, мужественное лицо. По нему было сразу видно, что это надежная опора. Говорил он скороговоркой Московской области. Был технарем, математиком-программистом.
А Прокуратова, проснувшаяся к тому времени, выползла вся заспанная, и по ней было сразу видно, что она отштампованная колерованная стерва.
Что же касается хозяйки квартиры, то звали ее Подольцева Катерина.
У неё был идиот-братец — на минуточку, врач олимпийской сборной СССР, который был в обломе по этому поводу, потому что он хотел быть просто гбшником. А гбшником ему не дала быть его жена. Оказывается, чтобы стать гбшником, надо получить разрешение жены. Жена его не пустила в КГБ. Он чувствовал себя неудачником, непрерывно пил, являлся к сестре и кричал, что квартира его. Напиваясь, он ходил в трусах и искал свой партбилет. Такое случалось уже после меня.
У нее была дочка Лиза. Сама Катя была математиком. Её муж, Алексей Широков, тоже математик, гениальный — он мог любому левой ногой написать диссертацию. И они уже договорились, что они «паровозиком» едут в Штаты, женившись на еврее и еврейке, чтобы потом их кормить в Штатах по гроб жизни за то, что они их вывезли.
Они были абсолютно счастливы и довольны.
Беда заключалась в одном — Широков был совершенно безумен. Взяв спичку, он спрашивал:
— Это чьё копьё? Это копьё архангела Михаила.
Или поймав осу, подносил ее к носу собеседника и спрашивал:
— А это кто?
Широков закадрил жену капитана дальнего плавания, который находился в походе. Наш математик с ней периодически спал. Катя Подольцева пребывала в расстроенных чувствах: Америка сорвалась.
Мы со Степановым жили в этой квартире, где постоянно шло такое гудение. Прошло, наверное, дня два, и вдруг…
А у Кати Подольцевой был настоящий кабинет: письменный стол с вращающимся креслом, книги сзади и стул для приёма посетителей перед столом. И вот она появилась в моей комнате, и говорит:
— Можно вас попросить зайти ко мне в кабинет?
Захожу, она сидит за столом, я сел за стол просителя и приготовился слушать. Она говорит:
— Вот, видите ли, дело в том, что я вас люблю.
Я попал в очень как-то интересную ситуацию. Как говорят азербайджанцы, «из одного сердца в тысячу сердец». Но я же никогда не отказывался от таких предложений. Подошёл к ней, встал на одно колено и сказал:
— Я постараюсь сделать вас счастливой.
А что тут скажешь в таком случае? Я же не мог ей сказать: «Я тоже вас люблю». Прозвучало бы маразматично. Разве что «Спасибо, я принимаю ваше признание».
Это была очень странная, очень несчастливая и неудачная связь, потому что мы с ней совершенно не подходили друг другу.
Вечером, когда вернулся Степанов, мы уже существовали в какой-то из бесчисленных комнат, хотя до этого мне даже в голову не приходило иметь с ней какие-то отношения. Степанов вошёл, и я почувствовал через дверь, что он дико обломался.
На следующее утро Катя, по своему обыкновению, вызывает Степанова в кабинет и говорит:
— Володя, дело в том, что тебе, видимо, придётся уехать.
Он охренел:
— Прям вот так?
— Да, вот так. Я люблю Гейдара.
К тому времени я с Широковым уже познакомился. Это был любопытный персонаж огромного роста, метра два, его физиономия с гигантской золотой бородой представляла собой копию скульптурного бюста Зевса, который рисуют в художественных школах. Его голубые глаза отличались от зевсовых — они были очень близко посажены, и в них плескалось безумное выражение остекленевшей от алкоголя пьяной крысы.
Он всё время кадрил девок. И девки сначала расцветали, когда к ним подходил такой гигант. А он к тому же был культурист с бицепсами диаметром полметра или больше, и меня подсадил на культуризм.
Подходит такой колосс, начинает с девушкой разговаривать, она вся плывет. Но через пять минут она уже не знает куда деваться. Она смотрит в его глаза и понимает, что надо бежать. Глядя в его глаза, любой понимал, что в голове у него улюлюканье и свист ветра. Но при этом он реально был гениальным математиком.
