И, как у гениального безумного математика, у него имелись свои идиосинкразии: он считал, что математикой является только матанализ, а всё остальное есть шарлатанство и чистая фикция.
Я ему как-то говорю:
— Коля, меня испортили в школе, а я хочу знать математику, она мне нужна, но не в практическом смысле, а вот я хочу освоить математическое мышление как метод.
Он говорит:
— Мы с тобой будем заниматься. Я тебе не обещаю, что ты станешь великим, но хорошим крепким математиком ты станешь.
Я получил от него один единственный урок, там же на кухне:
— Представь себе, что ты находишься в потустороннем саду на неизвестной планете. В этом саду растут удивительные и самые неожиданные растения, лианы, странные стебли, орхидеи. Так вот, это сад, в котором роль растений исполняют функции…
Это единственное, что я от него услышал в качестве урока по математике. Но это стало сильным топливом, потом я перестроил его фразу про функции и разработал на основании неё собственный подход, свою «математику». Но это не важно.
У нас пошла гульба с Катей Подольцевой. Сначала всё было невероятно бурно. Но потом мы оказались как два существа, запертых в клетку. И мы начали охреневать от всего этого. Кроме того, дело происходило в Питере, а Питер я ненавидел. Ненавидел его еще с детства — с тех пор, как я туда приезжал в гости к матери в каком-нибудь 1961. Все мои пересечения с Питером были очень несчастливыми.
Делать мне там было совершенно нечего.
Я пытался в то время писать роман «Электронный голубь». На это дело меня вдохновил Андрей Белый.
Идея была такая: мавзолей Ленина представляет собой оккультный храм, пирамиду, и там есть оживающая мумия Ленина. Мумия является центром некоего культа, в нем участвует определенное количество посвященных. Ключевой фигурой оказывается голубь, и он должен пройти определенное преображение. Голубь представляет собой созданный в глубокой египетской древности искусственный интеллект. И не мумия должна воскреснуть, а искусственный интеллект должен стать живым, воскреснуть к реальной жизни. Голубь реально является голубем Святого Духа, но он заключен в тесный флакон искусственного интеллекта, который, с одной стороны, обладает полнотой возможных представлений, а с другой, ничем не отличается от химической реакции аспирина в стакане воды, и он должен пройти преобразование.
Сложная, запутанная конструкция, идиотский текст. Страшная муть и околесица. Но я его писал. Я никак не мог из него выпутаться, но как фанат, держащийся за последнюю соломинку, садился каждый вечер за письменный стол и писал. Я писал в общей тетради на пружинках, она пропала бесследно — туда ей и дорога.
Потом мы поехали в Москву, я показал Кате своё жилище на Народной. Она была чуть-чуть в шоке, что её избранник, которого она воздвигла на пьедестал сверхчеловека, ютится в двух комнатушках чудовищного дома, спит на подстилке. Она же была простая девка, в сущности.
Через некоторое время в наших отношениях начался кризис.
Кризис достиг апогея, когда через полгода я опять был в Москве с ней, и мы сидели у Степанова. Там был Женя Головин. Когда мы вошли в комнату, он уже был очень пьян, сидел с Владимиром Ивановичем Отрощенко, его тогдашним личардой.
Женя повернулся в нашу сторону, увидел эту 180-сантиметровую статую с золотой челкой и спросил своим особым шепотком:
— Это что за кисонька?
Как мне призналась потом Подольцева, одного голоса хватило, чтобы сразить её насмерть. Вот эта «кисонька» пробрала её, вызвала дрожь, и она поняла, что она теперь любит Головина.
Наши отношения ещё продолжались какое-то время по инерции. Я несколько неадекватно пригласил Женю в Питер отмечать мой день рождения. Он приехал, атмосфера становилась нестерпимой, и я попросил его уехать.
Летом 1979 года мы сделали с ней марш-бросок на берег Иссык-Куля из Алма-Аты. Пешком прошли через два или три перевала, покрытых лесом. По моим позднейшим представлениям — довольно лёгкий путь. Но тогда я был не в форме, и это потребовало от меня серьезных усилий, я был весь в поту.
Такова преамбула к моему последующему перемещению центра тяжести в Азию. Это был пока небольшой задел.
