Году в 1967, когда я пришел из армии уже с «поражением в правах» — ни в какой институт не поступить, — то в основном проводил время в библиотеке иностранной литературы, которая к тому времени была уже там, где и сейчас, — на Яузской.
Я приходил, заказывал книги, читал что-то, на меня накатывали мысли, и я убегал в курилку от невозможности сидеть на месте. Эти мысли надо было выносить подальше от всего.
Вхожу в курилку и вдруг вижу там свою Людмилу Георгиевну. Мы страшно обрадовались друг другу.
Я её спрашиваю:
— И как ваша жизнь?
— Я вся в муже. Целиком и полностью погружена в мужа. Вся внутри. Живу его интересами.
— А что у него за интересы?
— Культурные интересы. Он, вообще-то, лингвист. Закончил питерский институт иностранных языков.
Людмила Георгиевна пригласила меня к себе в гости, они с мужем жили у метро Пролетарская. Мы сидели — вечер, торшер… В какой-то момент в двери поворачивается ключ, входит он, муж, очень прямо держащийся, в плаще с жестко поднятым воротником и шляпе-борсалино, — один к одному Трентиньян в фильме «Конформист», но в жёстком издании. Он пронзительно смотрит на меня, разжимает пальцы, и его огромный портфель со стуком падает на пол. Я поднялся, она нас представила друг другу.
И через некоторое время мы уже болтали душа в душу, всё было дико по кайфу, и я уже забыл про Людмилу Георгиевну, потому что парень оказался действительно интересным. Я сначала с долей сарказма отнесся к её словам, что она живёт культурной жизнью своего мужа, но потом понял, что она, возможно, уже дотянула до того уровня, когда можно начинать жить культурной жизнью мужа.
Муж — Вадим Попов. Из Питера, маленький человек с черными глазами, невероятно энергетичный, заводной, пьяница, бабник, танцевавший фламенко, говоривший без акцента на пяти романских языках и на американском английском. Дико напряженный и ориентированный на схватывание того, что перешагивает тусклую мерзкую совдеповскую жизнь. Он просто впился в меня.
В Людмиле Георгиевне наш Вадик Попов души не чаял и очень гордился, что у него жена такая красавица. Он был помешан на сексе и на комплексах гендерных отношений, обожал Миллера, читал его в оригинале.
Все переплелось. Людмила Георгиевна, преподававшая мне в 8 классе английский, становится женой Вадима. Вадим знакомится с Козловским, который меня изгоняет из университета. Потом он знакомится с Женей Головиным, и Женя делается частым гостем в их маленькой квартирке на Пролетарской.
В 1968 Вадик пришёл к нам с Леной на Гагаринский и сказал, что расстался с ней: она от него ушла. Как армянка в хорошем смысле слова, она была заточена на комфорт, извиняюсь, тела.
Я его спрашиваю:
— А в чём причина этого?
Есть такие абхазские писатели, которые пишут про Древнюю Грецию, про Рим, про Афины, там главные герои говорят:
— Почему вино горчит, о Кратий?
— Потому что такова природа вина, о Флубий.
Так и я его спросил, почему она от него ушла.
И Вадик мне ответил:
— Она сказала, что не хочет тереться жопами всю свою жизнь в однокомнатной квартирке. И она права. Она права. Такая женщина… Такая женщина имеет право!
Ушла к более серьезному человеку, у которого было метров пятьдесят, семьдесят, а может быть и все сто. Вадим лег в сдвинутые кресла и заплакал. Наши отношения с ним вышли на новое измерение. С тех пор я Людмилу Георгиевну не видел, но поддерживал Вадима, впавшего в полный «даун».
Он приезжал к нам с Ленкой на Гагаринский, оставался у нас ночевать. Мы с ним сидели, беседовали, Лена его тоже поддерживала. Мы сблизились и сдружились с тех замечательных пор. Редкий человек, беспокойное сердце.
Вадик открылся немного передо мной. Открылся в том смысле, что он был потрясающим испанистом, португалистом, глубочайшим образом понимал испанскую, португальскую, итальянскую, американскую, французскую поэзию.
У него был Вячек — относительно молодой парень, красномордый, в красной рубахе. Он работал диктором с французским языком на радио. Его постоянно сажали за избиение жены, а он выходил, и его снова брали на работу, потому что он был великий гениальный галлицист.
