Потом вошел Перотти, неся в больших крестьянских руках другой поднос (на этот раз оловянный), на котором стояла фьяска белого вина и бокалы для всех. И пока мы сидели вокруг стола, потягивая маленькими глоточками «Альбано» и грызя «дзуккарин», Альберто рассказал мне о «провидческих способностях бокала», который стоял теперь посреди стола, безмолвный, как любой другой предмет из стекла в этом мире, — совсем недавно бокал продемонстрировал им чудеса красноречия, отвечая на вопросы.
Я спросил, что они спрашивали.
— Ну, всего понемногу.
Например, они у него спросили, продолжал Альберто, получит ли он хоть когда-нибудь диплом инженера, и бокал, не раздумывая, сразу же ответил коротко: «нет». Потом Миколь спросила, выйдет ли она замуж и когда. Бокал на этот раз был гораздо менее решителен, чем в первый раз, он казался неуверенным, даже смущенным, а потом дал ответ типичный для любого оракула, то есть такой, который можно понимать как угодно. Они спросили даже о теннисном корте: попытались узнать, прекратит ли папа откладывать его переделку из года в год. На этот вопрос, заставив их немного подождать, бокал ответил, что их желание исполнится еще в этом году.
Но, отвечая на вопросы о политике, бокал действительно продемонстрировал чудеса. Скоро, через несколько месяцев, заявил он, начнется война, война будет долгой, кровавой, ужасной для всех, в нее будет втянут весь мир, но закончится она в конце концов через много лет полной победой добрых сил. «Добрых? — спросила Миколь, которая всегда хотела все уточнить. — А что это за добрые силы?» На это бокал, к величайшему изумлению всех, ответил одним словом: «Сталин».
— Можешь себе представить, — сказал Альберто, стараясь не замечать всеобщий смех, — можешь себе представить, как бы был Джампи счастлив услышать это? Я ему напишу.
— Он не в Ферраре?
— Нет, он уехал позавчера. Он поехал на Пасху домой.
Альберто еще долго пересказывал мне то, что поведал им бокал, а затем игра возобновилась. Меня тоже заставили положить палец на край бокала, я тоже задавал вопросы и ждал ответов. Но теперь, кто знает почему, оракул не выдавал ничего членораздельного. Альберто упорствовал, настаивал, повторял снова и снова. Но ничего не выходило.
Я не был поглощен игрой. Я больше смотрел не на Альберто и на бокал, а оглядывался по сторонам, смотрел на огромное окно, выходившее в парк, и на Миколь, сидевшую напротив меня, по ту сторону стала. Миколь время от времени ловила мой взгляд и отвечала мне задумчивой улыбкой.
Я смотрел на ее губы, едва тронутые губной помадой. Я их поцеловал совсем недавно. Может быть, я опоздал? Почему я не сделал этого шесть месяцев назад, когда все было так возможно, или, по крайней мере, зимой? Сколько времени мы потеряли: я здесь, она в Венеции! Я бы мог как-нибудь в воскресенье сесть на поезд и поехать к ней. Был скорый, который отправлялся из Феррары в восемь утра и прибывал в Венецию в пол-одиннадцатого. Сразу по приезде я мог бы позвонить ей с вокзала, попросить ее отвезти меня на Лидо (и я бы смог, наконец, увидеть знаменитое еврейское кладбище Сан-Никколо). Потом мы могли бы вместе пообедать все там же, на Лидо, а потом, позвонив в дом дядей, чтобы успокоить добрую фрейлейн (я представлял себе лицо Миколь, когда она звонила бы, ее гримаски, веселые ужимки!), мы пошли бы гулять по пустынному пляжу. Для этого было бы столько времени! А потом я мог бы уехать на одном из двух поездов: один в пять, другой в семь, — я мог бы воспользоваться любым и дома ничего бы не узнали. Все можно было устроить просто шутя. А теперь поздно, теперь ужасно поздно.
Сколько было времени? Полвторого, самое позднее два. Скоро мне уходить — может быть, Миколь проводит меня до двери в сад?
Казалось, она тоже думала об этом, и это ее беспокоило. Мы бы шли рядом из комнаты в комнату, из коридора в коридор, не осмеливаясь взглянуть друг на друга, вымолвить хотя бы слово. Мы оба боялись одного и того же, я чувствовал это — мы боялись прощания, момента прощания, приближавшегося неотвратимо, невообразимого момента прощания, прощального поцелуя. И все же, если, предположим, Миколь не захочет меня проводить, предоставив эту почетную обязанность Альберто или (как потом и оказалось) даже Перотти, в каком состоянии духа проведу я остаток ночи? А что будет завтра?
