А теперь, спрашивал я себя безутешно, какое значение может иметь для меня их дом теперь, когда Миколь там нет?
Однако то, что передала мне моя мама, когда я вышел из чуланчика с телефоном, а именно: что Миколь Финци-Контини около полудня позвонила и спрашивала меня («Она просила передать тебе, что ей пришлось уехать в Венецию, что она передает тебе привет и напишет», — добавила мама, глядя в сторону), — этого было достаточно, чтобы сразу изменить мое настроение. И с той минуты время, которое отделяло меня от пяти часов следующего дня, потекло слишком медленно.
III
Вот с того дня меня и начали принимать в личных апартаментах Альберто (он называл их студией, собственно, студией это и было, поскольку спальня и ванная были смежными), в той знаменитой комнате за двойной дверью, из-за которой Миколь, проходя по длинному коридору, слышала только приглушенные голоса брата и его друга Малнате, где, кроме служанок, приносивших подносы с чаем, я не встретил за всю зиму никого из членов семьи. Ох, эта зима тридцать восьмого — тридцать девятого года. Я помню эти долгие месяцы, как будто подвешенные во времени, полные отчаяния (в феврале шел снег, Миколь все не возвращалась из Венеции); даже сейчас, двадцать лет спустя, четыре стены студии Альберто Финци-Контини снова превращаются для меня во что-то вроде порока, наркотика, который изо дня в день становился все более и более необходим, хоть ты сам не до конца сознаешь это.
Конечно, в тот первый вечер, когда я снова оказался в парке «Лодочка герцога», я вовсе не был в отчаянии. Миколь уехала, а я двигался по аллее, ведущей к дому, в темноте и в тумане, как если бы меня ждала встреча с ней и только с ней. Я был взволнован, весел, почти счастлив. Я смотрел прямо перед собой, освещая фарой велосипеда места, которые уже принадлежали прошлому, мне казалось: очень далекому прошлому, — но еще ничего не было потеряно, все можно было исправить. Вот заросли индийского тростника, вот подальше, справа, расплывчатые очертания крестьянского дома Перотти, одно из окон которого, на втором этаже, светится желтым светом, вот еще дальше на меня надвигается призрачная громада моста через Памфилио, и вот, наконец, гигантское здание большого дома, о приближении которого мне уже сообщил скрип гравия под шинами велосипеда, когда я проезжал по площадке. Дом возвышается как скала, совершенно темный, за исключением очень яркого белого света, льющегося из маленькой двери, открытой во двор специально для меня.
Я слез с велосипеда, немного задержался, оглядываясь на пороге. Вокруг никого. Я заметил крутую лестницу, как бы разрезанную наискось черной тенью от левой створки двери, оставшейся закрытой. Лестница была устлана красной, кроваво-красной, багровой ковровой дорожкой. На каждой ступеньке латунный прут, блестящий и сверкающий, как золотой.
Я прислонил велосипед к стене, наклонился, чтобы запереть цепь на замок. Я еще стоял в тени, склонившись у двери, чувствуя тепло парового отопления (в темноте я никак не мог запереть замок и уже хотел зажечь спичку), когда совсем рядом со мной раздался знакомый голос профессора Эрманно.
— Что ты тут делаешь? Хочешь повесить замок? — сказал профессор, стоя на пороге. — Молодец, ничего не скажешь. Никогда нельзя быть во всем уверенным. Осторожность никогда не повредит.
Я не понял, что он шутит, но сразу выпрямился.
— Добрый вечер, — сказал я, снимая шляпу и протягивая ему руку.
— Добрый вечер, дорогой мой, — ответил он. — Не снимай, не снимай шляпу!
Я почувствовал его маленькую, полную руку в своей руке. Его рукопожатие было очень слабым и длилось всего мгновение. Он был без пальто, в старом спортивном берете, надвинутом на самые очки, и в шерстяном шарфе вокруг шеи. Он покосился недоверчиво на велосипед.
— Ты его закрыл, да?
Я ответил, что нет. И тогда он настоял, чтобы я вернулся и запер замок, потому что ни в чем нельзя быть уверенным, повторил он. Вряд ли его украдут, продолжал он, стоя на пороге, пока я снова пытался продеть в спицы заднего колеса дужку навесного замка, но доверять ограде можно только до известного предела. По всей ее длине, в особенности со стороны стены Ангелов, есть, по крайней мере, десяток мест, где любой мало-мальски ловкий мальчишка может перебраться. Выбраться обратно, даже с велосипедом на горбу, для такого паренька будет нетрудно.
