Услышав женскую беседу, прерываемую всхлипыванием Нанагыз, хозяин спросил из-за занавески:
— Здравствуй, соседка! Да что там стряслось, баджи?
— Доброе утро, Гулам-гардаш! — И Нанагыз поспешила поделиться с ним горем. — Словно в воду канула моя ненаглядная девочка, Гулам-муаллим…
— Но ведь она и училась, ай, баджи, для того, чтобы поехать на работу в деревню, — заметил хозяин.
— Да разве я против этого? Пусть исполняет свой долг. Уж это как положено! Я ее благословила… Меня пугает, почему от нее нет писем. Может, вы, муаллим, знаете кого-нибудь из тех мест и спросите о Рухсаре? Здорова ли? Почему отреклась от старой матери?.. По правде сказать, сосед, моя Рухсара- сущий ребенок! Девочка, ну девочка!.. Только-только из материнских объятий ступила в жизнь!
Гулам-муаллим был знаком с Таиром Демировым и недавно встретил его в Баку. В разговоре Таир упомянул, что остановился в «Новой Европе», и пригласил к себе приятеля вечерком.
— Да ведь я встречал партийного секретаря того самого района, где служит Рухсара, — сказал учитель.
— Какого секретаря, да перейдут на меня твои недуги?! Где встречал? изумилась Нанагыз.
— Секретаря райкома партии. Таиром его зовут. Таир Демиров! — ответил Гулам.
— Значит, этот Таир самый старший в горах? Гулам-муаллим почесал затылок.
— Ну, если не самый старший, то один из начальников! — подумав, сказал он. — А может, и главный… Во всяком случае, о Рухсаре он осведомлен. Надо пойти в «Новую Европу».
— Куда? Куда? — не поняла Нанагыз.
— В гостиницу, где он остановился.
— А это… удобно? — заколебалась Нанагыз.
— Вполне удобно и благопристойно!
— Да как же она найдет эту «Европу»? — подала голос жена учителя.
Гулам-гардаш написал на клочке бумаги крупными буквами: «Новая Европа», «Таир Демиров».
— Вот покажешь в городе любому милиционеру или прохожему, они покажут, как попасть в гостиницу, — он протянул записку Нанагыз.
— Да сохранит аллах твоего единственного сына, ай, братец! — горячо поблагодарила Нанагыз.
Пока мать была у соседей, детишки встали, умылись и самостоятельно, некогда Нанагыз было опекать их, — накрыли стоявший в тени развесистого инжирового дерева выгоревший под палящими солнечными лучами столик старенькой, но белоснежной скатеркой, принесли в тарелках сыр, хлеб, обрызганные, с капельками воды, кисти винограда. Утром солнце не проникало сквозь густую листву, — было прохладно, привольно.
В это время во дворике появился седоусый почтальон с молодцеватой солдатской выправкой, показал письмо.
— От Рухсары! — взвизгнули Ситара и Мехпара и наперегонки бросились к почтальону.
— А мама где? — спросил старик, вручая им послание.
— Не знаем! Проснулись, а ее уже нету.
Вздохнув над сиротской долей, почтальон ушел, аккуратно прикрыв калитку.
Когда радостно возбужденная Нанагыз вернулась домой, то увидела, что девочки и так и сяк вертят конверт, рассматривают его со всех сторон, но вскрыть не решаются.
— Мама, мама, письмо!.. Письмо Нанагыз Алиевой!..
— Читайте, девочки, — попросила мать и поскорее села на скамейку в ожидании любых новостей — и хороших, и скверных.
Мехпара осторожно раскрыла конверт, а Ситара заглянула в конец письма, на подпись.
— Это от Ризвана-гардаша!
— Ну и слава богу, что от Ризвана, ну, читайте скорее! Читать вслух стала Ситара: она была старшеклассницей. «Здравствуй, тетя! Скоро приеду в отпуск. Я очень беспокоюсь. Писем от Вас за последние недели нет. Посылаю Вам по почте сто пятьдесят рублей. Сообщите мне о получении де нег. Я давно уже не имею писем от Рухсары. Не заболела ли она? А может, адрес ее изменился? На всякий случай посылаю: Вам письмо для Рухсары, пожалуйста, перешлите! Напишите, где она работает, как себя чувствует?..»
— А вот и еще письмо, — сказала Мехпара, показав матери узенький конвертик. — Что-то в нем твердое. Карточка Ризвана, наверно!
Нанагыз очень хотелось посмотреть фотографию Ризвана, — она относилась к нему с доверием и любовью. Но это своеволие обидело бы Рухсару, и мать скрепя сердце воздержалась, лишь потрогала письмо.
— Девочки, немедленно садитесь, пишите сестре письмо, — велела она.
