Та сделала вид, что не заметила сей роковой перемены в поведении доктора.
— Ай, Беюк-киши, не будь вчера меня, так Ханум-баджи опозорила бы и себя, и эту бедняжку Сачлы, и тебя, самое главное — тебя! — замурлыкала Гюлейша. Ну, какие у нее основания? Скажи!.. Мнительность все это, женские нервы! Не скрою, Сачлы сразу в тебя втюрилась. Еще бы, — мужчина бравый, бычок, ну вправду бычок в полном соку! Знаменитый доктор! Чего ж удивляться, что у девицы закружилась голова?
— Тшшш! Молчи-и-и! — зашипел Баладжаев, вертясь в кресле — Что было прошло… Как говорится в народе: и хата наша, и тайна наша!
— Ай, доктор, меня ли тебе опасаться? — Гюлейша обиженно поджала свои губки. — Каждое словечко твое словно камень, прошенный в глухой колодец.
— Ладно, ладно, потише!
Но Гюлейше захотелось еще громче стучать по дну пустого ведра, чтобы окончательно смирить перетрусившего Беюк-киши.
— Надо бы все-таки отправить девицу куда-нибудь подальше, — начала она строго. — В самую отдаленную деревню! Не приведи бог, повторится скандал… Вся вина обрушится на твою шею, миленький. До сих пор Сачлы нежилась на солнцепеке, только и знала, что расчесывала свои косы, — гляди, гляди, как бы они не превратились в ядовитых змей!..
Доктор в страхе зажмурился.
— Пусть в горах спустит жирок буржуйская дочка! — продолжала с требовательным видом Гюлейша. — А тем временем ты здесь зальешь водою пламя, рвущееся из уст Ханум. Иначе молва докатится до Баку, до наркома здравоохранения! И враг выскочит из засады, приставит кинжал к твой груди. Значит, посылай девицу в горы!
— Это не так легко, — пробормотал доктор, чувствуя, что язык его прилип к гортани. — Валлах, это не легко!..
— Легче легкого! — отмахнулась от его доводов Гадлей-ша. — Иначе Ханум-баджи станет посылать телеграмму за телеграммой в Москву. Разве ты не знаешь, какая она дура?
Беюк-киши кивнул: дескать, знаю…
— Ты бы хоть ее подучил на курсах ликвидации безграмотности, посоветовала неотвязная Гюлейша. — А Сачлы — в деревню! И все, вессалам!
— Дай ты мне хоть опомниться, ай, гыз[20], Гюлейша, взмолился доктор.
… Все скамейки в приемной у дверей, на крыльце были уже заняты больными. При беглом взгляде можно было заметить на их лицах печать неизгладимых страданий. Но если бы понаблюдать за ними более внимательно, то через минуту стало бы ясно, что собрались здесь спозаранку больные, привыкшие аккуратно, постоянно лечиться, находящие в самом курсе лечения неизъяснимое наслаждение. Все они отлично знали друг друга, еще на больничном дворе приветливо здоровались, спешили поделиться свеженькими городскими сплетнями. В разговоре они воздавали похвалы мышьяковым уколам, но решительно браковали все возможные пилюли. Из карманов они вытаскивали целые пачки старых рецептов. Всячески прославляя доктора Баладжаева, они под страшным секретом сообщали друг другу адреса знахарей.
Каждый из этих больных где-то служил или, во всяком случае, получал зарплату, а посему делал вид, что спешит в свое учреждение, и норовил протолкаться без очереди.
— Вот-вот и Кеса ударит в колокол!
— Ох-ох, столько работы, а вот приходится здесь торчать без малого весь день!
— Да-а, хуже этого нет — ходить по докторам! Едва в открытые окна донесся протяжный тугой звон сигнального колокола, как в приемной закипела ссора.
— Товарищ, сядьте на свое место!
— Это и есть мое место.
— Сын мой, твоя очередь у двери.
— Я — ответственный работник, без моей подписи не отправят телеграмму в Баку!
— Очень нужны там твои телеграммы…
— Потише, потише, знай, с кем разговариваешь, невежа! Мой муж…
— Ай, ногу отдавили!
Доктор Баладжаев в этот момент решил отправиться домой, проведать добродетельную супругу — не затевается ли там новый скандал? Но все пациенты, завидев любимого доктора, повскакали с мест, загородили ему путь.
— Ради бога, почтеннейший!
— Если бы не работа, то разве я стал бы приставать к вам, благодетель?
— Мы — люди служащие, подчиненные…
Приложив в знак повиновения руку к правому глазу, доктор вздохнул и вернулся в кабинет. Угнетало его и полнейшее неведение относительно сегодняшних намерений супруги, и то, что Сачлы передала через сиделку: больна, на утренний прием не выйдет… Взглянув с ненавистью на удовлетворенно улыбавшуюся Гюлейшу, доктор крикнул:
