— Так от какой же из двух работ вас освободить? — спросил бесстрастным голосом Демиров.
— От обеих! — выпалил Мешинов.
— Почему же от обеих?
— Потому что так будет лучше!
— Но ведь нельзя без работы, нехорошо…
— Почему нельзя? Зачем нам работать?… Разве мы чего-нибудь стоим?… Мы проживем как-нибудь и без работы.
— Нет, так не годится.
— Годится. А мы поедем в Баку, займемся своей старой профессией… Что особенного? Светопреставления не произойдет. Уеду!.. Махну опять туда, на производство, где добывают нефть, где люди трудятся по-настоящему…
— А что, пожалуй, неплохая мысль… — сказал Демиров. — Если вы уже работали и нефтяной промышленности, то можно вернуться туда. Нужная, важная работа. Нашу нефтяную промышленность надо укреплять. Напишите заявление, мы обсудим его.
— И напишу! Напишу!
— Это замечательная инициатива. Нельзя не приветствовать.
Наша нефтяная промышленность испытывает постоянную нужду в опытных кадрах. Наш долг — помогать ей в этом.
Лицо Мешинова продолжало пылать. Он был вне себя от гнева. Что же это происходит?! Что творится?! Его, Худакерема Мешинова, перестают уважать, с ним не желают считаться… Да может ли быть такое?! Прежние секретари, едва заметив, что Мешинов начинает меняться в лице, мгновенно обращали разговор в шутку, вызывали курьера, просили подать ему чай, старались как-нибудь задобрить его, смягчить его сердце, поднять настроение. Они всегда и везде потакали ему, не было случая, чтобы они отозвались о нем недоброжелательно, упомянули его имя в связи с каким-нибудь неблаговидным делом.
Демиров уже почувствовал, что человек, сидящий перед ним, готов ни из-за чего учинить скандал. Что же он, секретарь райкома, должен теперь делать?… Уступить, пойти на поводу, потакать блажи?… Или дать отпор, осадить, призвать к порядку?…
«Нет, потакать самодурам нельзя, — решил Демиров. — Потом вовсе на шею сядут. Такой гусь, дай ему волю, наделает дел. Зазнаек нельзя гладить по головке. Член партии должен признавать дисциплину!»
Демиров нарушил затянувшееся молчание:
— Продолжайте, пожалуйста, товарищ Мешинов, я слушаю вас очень внимательно.
— Нет, это вы продолжайте, товарищ Демиров, — угрожающе произнес Худакерем.
Секретарь райкома вырвал из своего блокнота лист бумаги, положил перед посетителем:
— Итак, пишите заявление. Вот вам бумага… Худакерем потряс блокнотом:
— У меня есть своя бумага!
— Вижу, но у вас очень маленький блокнот.
— Потому что мы и сами маленькие люди!
— Я не это хотел сказать. На листе из вашей записной книжки заявление может не уместиться.
Мешинов зло закусил губу и принялся размашисто писать, внизу замысловато расписался. Протянул листок Демирову:
— Вот, извольте.
Секретарь долго пытался прочесть, что там написано, однако не смог разобрать ни слова. Спросил:
— Что вы здесь написали? Худакерем буркнул:
— Мы не были буржуйскими детьми…
— Это похвально.
— Нет, не это похвально! — развязно сказал Мешинов. — Похвально другое то, что некоторые повесили над своими дверями колокольчики — словно верблюду на шею. И других собираются превратить в верблюдов…
Ему казалось, он сделал удачный намек на бусинку от сглаза. Демиров не понял его.
— В самом деле, что вы написали здесь, товарищ Мешинов? — повторил он вопрос.
— Я написал, что в районе мне не создают условий для работы и я прошу направить меня в распоряжение Центрального Комитета партии.
— Что же, мы так и сделаем, — согласился Демиров. — Направим, поезжайте.
— И поедем, поедем! Конечно, можете не сомневаться, мы скажем там кое-кому пару слов…
— Хоть две пары.
Демиров беззлобно улыбнулся. Однако Худакерему показалось, будто вся вселенная захохотала ему в лицо.
— Не забывайте, я — Худакерем!.. — выпалил он, вскакивая со стула. — Я это я!.. Я вам не мальчишка!.. Я вам не желторотый Сары, не какой-нибудь там подхалим курьеришка!.. Я вам не кто-нибудь!
Демиров не выдержал и расхохотался:
— Ну, комедия!
Мешинов ударил кулаком по столу:
— Прошу не оскорблять!.. Прошу не топтать нас ногами!.. Имейте в виду, еще не родился человек, которому было бы позволено не считаться со мной!.. Не доводите меня до самоубийства!.. Вот всажу в свое сердце пулю, припасенную для врага, для бандита этих гор — Зюльмата!
