— Подойди, дорогой, подойди поближе… Ты ведь еще до революции знал беднягу Сейфуллу. Как же это ты не вразумил его?.. А теперь вот нам приходится страдать, расхлебывать кашу… — Он по привычке глянул вправо, влево, понизил голос: — Между нами говоря… Это ведь глушь… Здесь живут наивные люди — как дети… Скажем, хочет человек воды напиться, взял из рук чьей-нибудь жены чашку с водой, а муж уже думает: почему это жена так старательно вытирала чашку и почему это он одним махом опорожнил ее? Про Ярмамеда я уже не говорю дикарь!..
Годжа-оглу, пропустив мимо ушей слова Субханвердизаде, повернулся к Балахану:
— Так ты идешь? — И направился один к дому фельдшера. Субханвердизаде кивнул на Годжу-оглу:
— Обрати внимание, Балахан… Разве это друг?.. В гражданскую войну я похоронил одного родного брата и двух двоюродных ни одной слезинки не уронил из глаз. Но вчера вечером я рыдал, как ребенок… Правда, скажу тебе откровенно, лично я хотел бы умереть в бою — почетной, геройской смертью… Не так!.. Не из-за какой-то деревенской бабы, горянки. Между нами говоря, мы должны как-то объяснить это местным жителям, придать этому делу определенную окраску. Надо прямо-таки ребром поставить вопрос о женской эмансипации. Скажем, что было совершено покушение на бывшего пролетария, представителя рабочего класса, и тому подобное…
Балахан, ничего не ответив, пошел вслед за Годжой-оглу. Субханвердизаде поспешил за ними. Старый фельдшер встретил их на веранде, предупредил:
— Только, пожалуйста, потише… Осторожненько… Раненый все время бредит… Потише, товарищи…
Они вошли. Годжа-оглу склонился над Замановым:
— Ничего, Сейфулла, дорогой дружище, все будет хорошо… Мы вылечим тебя… Ты слышишь меня, Сейфулла? Кажется, Заманов узнал друга, забормотал:
— Да, да… Подумаешь… Всего один… один… из двадцати пяти… тысяч… Только… найдите убийцу… убийцу, чтобы не скрылся…
Субханвердизаде сжал локоть Балахана:
— Ты посмотри, посмотри, какое сердце!.. Сердце настоящего большевика!.. Вот это человек!..
Балахан, пройдя к ногам раненого, вынул из кармана записную книжку, начал писать что-то. Субханвердизаде не спускал настороженных глаз с его быстро движущейся руки.
Заманов говорил:
— Вспомни… мы звали тебя, Годжа… Помнишь?.. Свистки, гудки… После того… нам смерть не страшна… Только… Годжа… эта предательская пуля… Обидно…
— Кто стрелял в тебя, Сейфулла? — спросил Годжа-оглу. По щекам его текли слезы.
— Не знаю…
— За что?
Заманов перевел взгляд на Балахана, чуть шевельнул головой:
— Пусть… они… найдут… пусть… никто…
Его бормотание сделалось невнятным.
В глазах старого фельдшера застыл испуг. Он понял — началась агония. Вот губы Заманова перестали двигаться, взгляд застыл. Фельдшер склонился над ним, затем поднял голову и сдавленно произнес:
— Он умер…
Субханвердизаде достал из кармана платок и отошел в угол комнаты. Плечи его судорожно задергались.
Покрытая пылью «эмка» выехала в райцентр. И вскоре весь городок уже знал: вернулся Демиров!
Гиясэддинов, приехавший вместе с ним, направился сразу к себе в отдел. Демиров же, сопровождаемый Субханвердизаде и другими ответственными работниками, пошел к себе домой. Он делал попытки избавиться от окружения, призывал товарищей вернуться к своим делам, но тщетно. Каждый старался сказать что-нибудь Демирову, запечатлеться в его памяти.
— Дела наши без вас хромали, товарищ Демиров. Не бросайте нас больше…
— Я должен был непременно вас увидеть, товарищ Демиров. Столько телеграмм!..
— А я, товарищ Демиров, старался не посылать вам телеграмм, чтобы вы не беспокоились.
— Как вы задержались в Баку!.. Мы очень ждали вас, товарищ Демиров! Добро пожаловать!..
— Все глаза проглядели!..
— В этом году, товарищ Демиров, урожай на славу. Все говорят, что вы, товарищ Демиров, принесли нам удачу! У вас легкая рука…
Субханвердизаде отмалчивался. Он первый поднялся по лестнице на веранду секретарского дома, стоял там со скорбным выражением лица, ждал, когда Демиров избавится от назойливых льстецов.
Худакерем Мешинов держал себя независимо, не лез на глаза секретарю. Он презирал в душе всех этих подхалимов. К нему подошел Бесират Нейматуллаев, с лица которого не сходила угодливая улыбка, шепнул:
