Крестьяне постепенно сходились к дому Намазгулу-киши. Победили человеческая натура и любопытство.
«Ага, Мамед идет, — думал Ахмед, — пойду и я…» А Мамед вышел из дому, увидев, что идет Самед: «Интересно, о чем они будут там говорить?.. Надо тоже пойти…»
Дом Намазгулу-киши, с длинной просторной верандой, стоял посреди огромного двора, в одном конце которого рос исполинский дуб, в другом — развесистая береза. Вдоль изгороди росли яблоневые, грушевые деревья, алыча, мушмула. Ни на одном из них плоды еще не созрели. Да это и не нужно было хозяевам: в лесах вокруг деревни было много фруктовых деревьев. Тридцать лет назад на месте этого двора тоже был лес. Намазгулу-киши, строя дом, выкорчевал деревья, оставив несколько от каждой породы: так, для себя, для красоты. Во многих дворах вообще не росло ни одного дерева, когда-то все были срублены. «Зачем нам деревья? — рассуждали люди. — Только солнце будут заслонять!» — В окрестных лесах тени было достаточно, она не была здесь в цене.
Двор и веранда Намазгулу-киши заполнились сельчанами. Дети, подростки залезли на деревья. Взрослые сердились на них, но ребята не обращали внимания на их окрики и воркотню; маленький народ прятался в ветвях деревьев, рассаживался на толстых сучьях, поглядывал вниз, ждал, что будет дальше. Крестьяне переговаривались:
— Школы-то нет… А то бы учились, были бы заняты, при деле, и польза была бы от учения… Всем было бы хорошо… А то живут, как дикие голуби…
— Какая у нас может быть школа? Мы ведь кочуем, вечно в бегах.
— Ей, этой школе, бедняжке, никогда не собрать нас вместе, в одну кучу. Только соберемся, только начнут говорить о создании школы, глядь — нас уже и след простыл: кочуем…
— Выходит, кочевать не надо?
— А что, разве умрем, если будем жить на одном месте, осядем? Смотрите сами: за последние два года мы не кочевали на равнину — и хлеб у нас свой появился, лучше стали жить… Да и правительству своему немного помогаем, кладем, как говорится, свой камень на его весы.
— Но неужели это правительство, огромное, как гора, не проживет, если не возьмет налога с крошечной деревеньки Эзгилли?!
— Не забывай, дорогой, озеро из капель образуется. Ты не дашь, я не дам кто же тогда даст правительству?
— Если мы все удерем из списка, кто же будет кормить правительство?! Да и куда удирать?
— Будто других не останется, если ты удерешь из списка? Людей на свете много…
— Хорошо, а зачем нас позвали?
— Приехал инструктор Меджид. Опять, наверное, будет рассказывать, что происходит в мире.
— Не думаю. Сдается мне, о колхозе пойдет речь. Если бы о мировых событиях — это было бы ничего…
— Да брось ты! Какой может быть колхоз в Эзгилли?! Не верю я, не верю…
— Если о колхозе пойдет речь, тогда зачем мы приперлись сюда?! Выходит, сами, своими же ногами идем им в пасть.
— Пришли — это еще ничего не значит.
— А что, колхоз — разве плохо?
— Соберут нас всех вместе и уложат в одну постель, под одно одеяло. Каково?!
— Вместе — это хорошо. Один, говорят, в поле не воин… А разговоры про общую постель — болтовня, враки.
— Ничего у них не получится. Какой колхоз, какое одеяло, если у нас здесь всего две пары домишек?!
— А я что говорил?! Я что говорил?! Говорил, не надо оседать, мы кочевники, и деды наши были кочевниками. Нет, говорят, мы устали от кочевой жизни, надо осесть, жить круглый год на одном месте… Вот, пожалуйста!.. Теперь этот колхоз схватил нас за шиворот. Прощай, вольная жизнь!
Намазгулу-киши возвысил голос:
— Эй, ребята, перестаньте шуметь! Вы что раньше времени беситесь?! Вижу, каждый из вас готов грызться с кем придется. Разве что-нибудь произошло? Колхоз, говорите? Ну и что, если будет колхоз? Разве беда?! Разве светопреставление?! Куда это годится, на что похоже? Весь свет становится колхозом, а ты, не узнав, что и как, вскакиваешь средь бела дня и даешь деру подальше от колхоза. Хорошо это?! К чему скандалить и драться. Зачем поднимать заваруху?.. Успокойтесь, ребята! Потерпите, посмотрим, что нам скажут…
Его перебили:
— Перестань клеветать на нас, ай, дядя Намазгулу! Мы просто разговариваем между собой.
