— Прочти мне, Ситара, только тихонько… Мехпара, а ты иди домой да корзинку прихвати.
Ситара начала медленно читать письмо. Нанагыз была потрясена. Подняв к лицу руку, ногтями оцарапала до крови правую щеку. Прохрипела:
— Да разверзнется твоя могила, Халил! Оставил меня одну, ушел, и вот что теперь получается!..
Выхватив из рук Ситары письмо, вошла во двор, затем в дом.
На Ризвана будто не обратила внимания. Подошла к большому увеличенному портрету Рухсары, долго смотрела на две длинные косы, лежавшие на груди дочери. Пальцы Нанагыз разжались, письмо упало на стол.
— Не верю! Моя дочь не ослушается матери… Не верю!.. Не могу поверить!..
Подавшись вперед, приблизила лицо к портрету. Протянула руку, погладила его.
— Моя дочь никогда не отрежет своих волос!.. Она мне обещала… Рухсара любит свою мать…
Нанагыз приблизилась к Ризвану, долго смотрела ему в глаза. Наконец спросила:
— Ты называл меня матерью?
— Называл…
— Я называла тебя сыном?
— Называли.
— Так слушай меня, сынок… — Нанагыз ударила себя рукой по груди. — Моя дочь пила молоко вот из этой груди, поэтому будь спокоен… Кроме того, сынок, не забывай: на свете немало людей, которые способны оклеветать невинного…
Ризван потупил глаза.
— А если все это правда, что тогда?
— Нет! Такого не может быть. Вскормленное моим молоком дитя не способно на дурные поступки. Конечно, у молодых головы горячие… Однако ты, сынок, возьми себя в руки, слышишь?
Ризван невесело покачал головой:
— Легко сказать — возьми себя в руки. А как это сделать?!
— Слушай меня. Я немедленно еду к ней, найду ее, будь она хоть на другом конце света. Если увижу, что Рухсара действительно отрезала косы, значит, все, что написано в этом письме, правда. Понял?
Нанагыз не могла успокоиться:
— Моя дочь не такая, как некоторые… Она не посмеет обрезать своих кос без моего разрешения!
— Ну, а вдруг… — Нанагыз жестом руки прервала Ризвана:
— Тогда она мне не дочь! Слышишь?! Она мне не дочь! Нанагыз повернулась и направилась в дом. — Повторяю, если она отрезала свои косы, значит, все, что написали в письме, правда!.. Я говорила ей: «Если про тебя скажут плохое или ты отрежешь свои волосы, считай меня мертвой!» Может, она захотела моей смерти?.. Неужели она отрезала волосы, которые я восемнадцать лет холила, расчесывала, целовала?! Не верю!.. Радость моя, детка, Рухсара! Ведь ты не способна на такое!..
Нанагыз быстро собралась в дорогу. Необходимые вещи положила в простенький чемоданчик, расцеловала детей, дала необходимые наставления Ситаре и Мехпаре, оставила деньги на хозяйство, объяснила им:
— Уезжаю к вашей сестре.
Едва калитка захлопнулась за ней, Ризван вошел в дом, быстро переоделся, надел темную шелковую косоворотку, подпоясался веревочным пояском с черными кистями, прихватил синий выцветший плащ и вышел на улицу вслед за Нанагыз.
Вечерело, когда на маленькой площади райцентра, у базара, остановился для короткой передышки автобус, курсировавший по маршруту Евлах — Горне. Из него вышли Ризван и Нанагыз. Вид у обоих был сумрачный, словно они в ссоре. Однако к центру городка пошли рядышком.
Навстречу им попался высокий, статный молодой человек в милицейской форме. Это был Хосров, Увидев незнакомых людей, задержал шаг.
Ризван обратился к нему:
— Извините, товарищ, не подскажете, где у вас здравотдел? Мы не здешние…
Хосров сразу насторожился, им овладело недоброе предчувствие. Он приблизился:
— А кто вам нужен? Здравствуйте, товарищи… Кто вам нужен из здравотдела?
Любопытство Хосрова не понравилось Ризвану.
— Нам нужно это учреждение. Мы спрашиваем вас, товарищ, о здравотделе. Где он находится? Если знаете, скажите нам. Нас интересует районный здравотдел. Ясно вам?
Хосров растерялся.
— Ну зачем же так грубо, товарищ? — сказал он мягко. — Спрос — не грех. Не обижайтесь. Идите, за мной, покажу…
Вскоре они остановились у больших распахнутых ворот. Хосров показал пальцем:
— Смотрите, вот он — здравотдел. Тут все: и здравотдел, и наша больница…
Ризван и Нанагыз вошли во двор. Пройдя немного, остановились, посмотрели по сторонам. Гюлейша Гюльмалиева увидела их из окна, спустилась во двор:
