Не знаете ли вы случайно члена касты кукольников для индийского телевидения?
Я обещал описать традиционный кукольный театр, который мы видели в Бомбее. Придерживаясь своего метода — показывать далекое через близкое, — скажу сразу, что мне он совсем не показался чуждым.
Когда я был еще ребенком, к нам в Линецкое предместье Ческе-Будеёвице приезжал пан Дубский. Он принадлежал к социально почти неприкасаемой касте создателей ярмарочных представлений, был владельцем небольшой карусели, которую приводили в движение 3 лс, что в данном случае означало «любые сорванцы», то есть мы. Кроме того, он устраивал кукольные представления в трактире «На конечной остановке». В его репертуаре были «Ярмарка в Гудлице» и тому подобные пьесы, говорил он звучным, удивительно витиеватым чешским языком с глухим «э» на концах таких слов, как «Фауста», и уверял, что является прямым потомком основоположника чешского кукольного театра Матея Копецкого. Но сам он походил на цыгана, а у живших в его фургоне женщин были развевающиеся юбки, блестящие черные волосы и сверкающие глаза.
Помню, как пан Дубский сбрил усы, обнажив длинную верхнюю губу между все больше и больше нападавшими, изрезанными морщинами щеками. Тогда и кино уже проводились детские сеансы, а куклами никто не интересовался. Пан Дубский оставил театр, худел и подолгу стоял подле тира с прилипшим к нижней губе окурком тоненькой папироски.
Я смотрел на него, разинув рот и ожидая, когда он, очнувшись от своей тоски, хриплым театральным голосом произнесет заклинание «педлуке-педлука», после чего обязательно должен прийти на помощь дьявол. Но я так этого и не услышал. Он лишь прикрикнул на маленького зеваку: «Ступай прочь!»; его желтые глаза уже не сверкали, они были только страшно грустными.
И вот в Бомбее я снова встретился с тем, что давно было погребено в недрах моей памяти, Если бы вы, подобно индусам, верили в переселение душ, я мог бы выразиться эффектнее, но сейчас лишь скажу, что Бхайру Лал, цыган из Раджастана, казался молодым и все еще элегантным паном Дубским. Таким элегантным я пана Дубского даже не помню. У Бхайру были закрученные кверху усы, как у первой скрипки цыганского оркестра, серьги в ушах и раздобытый невесть где малоношенный сюртук с золотым эполетом на левом плече. А на груди ордена и медали, во всяком случае нечто издали их напоминавшее. Да разве мог бы заполучить такую роскошь пан Дубский на нашей жалкой площади в предместье, где высилась лишь обанкротившаяся макаронная фабрика мелкого местечкового магараджи?
Бхайру Лал тоже не верил в переселение душ, так как был мусульманином, и его жена показывалась, обязательно прикрывая лицо непрозрачным платком. Во время представления она сидела, скорчившись за сценой, пела чистым детским голоском, время от времени по-ученически декламировала комментарии к действию и сама себе аккомпанировала на барабане. Ее муж во время представления не выполнял никаких функций; живописный и представительный, он, стоя позади, лишь наблюдал за всем. Этот типичный антрепренер походил на меня. Всю работу с куклами проводила труппа, в данном случае один человек — сын.
Бхайру Лал-младший унаследовал от отца усы и черные глаза. Он умел делать тысячу вещей. Нити его марионеток не тянулись к деревянному коромыслу, как у нас, а были привязаны непосредственно к пальцам кукольника. Водить или менять таким образом несколько кукол было трудно. И, несмотря на все, эти примитивные куклы выполняли сложные технические задачи. Они брали тяжелые предметы и переносили их по сцене. Танцовщицы по-восточному извивались, подергивали плечами, покачивали бедрами, нагибались, грациозно приподымая край юбки (при помощи булавок в ручках). Наездники делали сальто вокруг крупа лошади. Появлялась фигурка, которая стреляла из маленького револьвера с пистонами так, что искры летели и барабанные перепонки в ушах едва не лопались.
Не знаю, как справлялся со всем этим за своей ширмой Бхайру-младший. Может быть, индийские боги время от времени одалживали ему парочку своих лишних рук. Кроме того, он еще притопывал ногами, оттеняя этим каждый прыжок или падение своих кукол. Но удивительнее всего было то, что он делал ртом. Он держал в нем штучку, которую мальчишки на будеёвицких ярмарках называли свистулькой. Ото был маленький плоский жестяной инструмент с мембраной, который клали прямо на язык; свистеть на нем мог только продавец, а у огорченных покупателей ничего не получалось.
