Из единственной беседы о существе проектировавшихся дополнительных договоров, которую я незадолго до отъезда в Москву вел с новым статс-секретарем, я вынес впечатление, что г. фон Гинце в глубине души держится одинакового мнения со мной относительно этого важного пункта и что все это дело ведется исключительно по желанию верховного командования. Так как положение вопроса было еще неопределенным, то я не терял надежды оказать решающее воздействие из Москвы на окончательную формулировку дополнительных договоров в духе моей точки зрения. Впоследствии, правда, я упрекал себя за то, что вообще принял московский пост, когда спорный пункт еще не получил ясного и недвусмысленного решения в моем духе.
Не менее сомнительным, чем отделение Лифляндии и Курляндии, казалось мне и ручательство, которое должна была принять на себя Германия перед Россией за невступление турецких войск в бакинский район. Я указал, на то, что принятие на себя такого ручательства, в случае если бы это произошло без предварительных переговоров с Турцией и недвусмысленного согласия последней, могло бы при соответствующих обстоятельствах вовлечь нас в вооруженное столкновение с турецким союзником нашим, причем мы выступали бы в союзе с вчерашним общим нашим врагом. Но и независимо от столь категоричного принятия на себя гарантии бакинского района, мне вообще представлялось опасным заключать с Россией какие бы то ни было соглашения по кавказским делам, направленные против нашего турецкого союзника. Я сомневался, выдержит ли союз наш с Турцией такое испытание после того давления, которое пришлось нам оказать на союзную Турцию в спорных вопросах ее с Болгарией.
Эти опасения мои были до некоторой степени приняты во внимание министерством иностранных дел в переговорах его с русской делегацией, и в окончательном тексте договора о принятии "ручательства" уже не говорится. Вместо этого выражения избрано более мягкое: Германия будет "за то", чтобы на Кавказе войска третьей державы не переступали той линии, которая обозначена в договоре. Но и в такой формулировке соглашение это, по моему мнению, впоследствии подтвердившемуся, явилось опасным испытанием наших союзных отношений с Турцией.
В то время как в Берлине между министерством иностранных дел и русской делегацией мирно шли переговоры о дополнительных договорах, в Москве, где после убийства графа Мирбаха руководство делами нашего дипломатического представительства перешло к тайному советнику доктору Рицлеру, положение вещей до некоторой степени обострилось.
Убийцами графа Мирбаха были Блюмкин и Андреев, известные члены партии левых социалистов-революционеров и служащие "Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией", в составе которой было очень много сторонников этой партии. Непосредственно перед покушением на собраниях левых социалистов-революционеров велась сильная агитация против германского представительства, причем подкреплялась она ссылками на помощь, которую Германия оказывала на Украине контрреволюционному гетману Скоропадскому, и на те поставки съестных припасов и товаров, которые она вымогала у русского народа. Вожди этой партии, главным образом госпожа Спиридонова, за день до покушения держали страстные, возбуждающие речи против Германии на Всероссийском съезде Советов, вызывая яростные манифестации против графа Мирбаха. После покушения убийцы графа Мирбаха скрылись на главную квартиру левых социалистов-революционеров, в бывшую казарму на Покровском бульваре. Здесь, вместе с несколькими своими единомышленниками, убийцы были окружены и осаждены, но, в конце концов, все же сумели бежать - при обстоятельствах довольно загадочных. Русское правительство, показав, правда, большое усердие по части извинений за случившееся, обнаружило, однако же, гораздо меньшее усердие в преследовании убийц и зачинщиков. Хотя оно и представило в конце концов нашему представителю список, в котором значилось свыше ста человек, расстрелянных за участие якобы в покушении. Однако же в этом списке не было имен ни убийц, ни главных зачинщиков. [...]
