— Итак, — проговорила Фанни, наливая себе второй стакан чая и вынимая тоненькими пальчиками с отделенным и манерно загнутым вверх мизинцем из жестянки, принесенной Иваном Павловичем, квадратное печенье petit beurre[56], — итак, вас удивляет, что я сюда приехала?
— Откровенно говоря, — да.
— Слушайте. Условимся наперед и навсегда говорить только правду. Говорить действительно откровенно и то, что думаешь.
— Вряд ли это возможно!
— Уж очень, верно, вы меня ругаете, — улыбаясь милой детской улыбкой, сказала Фанни.
— Нет, зачем так, — смутившись, отвечал Иван Павлович, — но признаюсь, ваш поступок мне не понятен.
— Почему?
— Да мало ли уголков в России более привлекательных, нежели глухой пограничный пост в Центральной Азии. И почему из всех родственников вы вспомнили какого-то троюродного, если еще и не дальше, дядю, который давно порвал с Доном и донской родней и живет отшельником?
— Меня тянуло путешествовать.
— Есть путешествия много интереснее. Поехали бы в Париж или Швейцарию, ну, на озеро Комо, что ли.
Брезгливая гримаска скривила хорошенькие губы Фанни.
— И в Париже, и в Швейцарии, и на итальянских озерах я была. Не нравится. Слишком много культуры. Все вылизано, исхожено, и мне кажется, на самой вершине Монблана стоит надпись: «Лучший в мире шоколад «Gala-Peter».
— Да мало ли куда можно ехать? Ну наконец можно проехать на Зондские острова, в Африку, в Трансвааль, к бурам…
— А меня тянуло по пути Пржевальского. Я вспомнила, что вы служите в Джаркенте, и поехала к вам.
— Что тут хорошего?
— Это мы увидим. И не беспокойтесь, пожалуйста, дядя Иван Павлович…
Она так его и назвала — «дядя Иван Павлович», и голос ее даже не дрогнул, хотя эта фамильярность передернула Ивана Павловича.
— Или нет, я вас буду называть «дядя Ваня», ведь правда, вы мне чеховского дядю Ваню напоминаете. Добрый бука. Я вас не стесню, дядя Ваня. У меня все есть. Со мной мой калмык Царанка, завтра я куплю себе лошадей, и затем — мы только соседи.
— Где же вы купите лошадей?
— В Каркаре, на ярмарке.
— Кто вам это сказал?
— Ваш командир, Первухин.
— Но ярмарка в Каркаре будет еще через месяц, да и лошади там дикие.
— А что, вы думаете, я не умею укрощать диких лошадей? Ого! У отца на зимовнике я сама арканом накидывала, сама валила, седлала. И скакала же вволю по степи!
Глаза ее заблестели. Если бы не эти волосы, гривой волнистых прядей разметавшиеся по спине, — мальчишка, совсем мальчишка-кадет, озорник. Мечут молнии задорные глаза, и губы оттопыриваются, как у капризного мальчугана.
«Да, характер, должно быть», — подумал Иван Павлович.
— И все-таки это не женское дело — путешествовать одной. Быть искательницей приключений.
— Во-первых, не одной.
— А с кем же?
— Да с вами, дядя Ваня.
— Ну, это положим. Этот номер не пройдет.
— А почему?
— Да что вы все «почему» да «почему», как малый ребенок? Очень просто, почему. Потому, что вы молоденькая девушка. Вот и все.
Фанни совсем по-детски всплеснула руками.
— Опять, — воскликнула она. — Слушайте, дядя Ваня, я вас раз и навсегда прошу это позабыть. Смотрите на меня как на мужчину. Ведь это же безумная отсталость, что вы говорите. Это прошлыми веками пахнет. Я, слава Богу, не кисейная барышня.
— Жизнь здесь полна опасностей и приключений.
— Тем лучше, — перебила она его, и лицо, и глаза ее загорелись, — я их-то и ищу, их-то и жажду.
— Притом здешняя жизнь первобытно проста.
— Великолепно.
— В этих условиях жить молодой девушке под одной кровлей с мужчиной невозможно.
— Я не одна, со мной мой калмык Царанка. И потом, все это архаические понятия. Время теремов, дядя Ваня, прошло. Женщина равноправна с мужчиной. Посмотрите на Запад.
— Мы на Востоке.
— Это все равно. Если все ехать на восток — то будет запад.
