— Али. Алешка? Ты? Встань здесь, сынок, охраняй. Меня. Автомат есть? Охраняй. Окружили, заразы!..
Наступила тишина, Алихан растерянно вертел головой, моргал.
— Сойди, Виктор Герасимыч, — сказал топограф. — Грузить надо, начштаба уже отбыл.
— Не сойду! Я и сам… Врете, гады! Под Винницей тоже так… Не сойду!
Грозно врубились складки на щеках, серая паутина опять затянула, глаза, которые видели страшное, расширялись; Алихан попятился: майор был не пьян — болен.
— Пистолет у него забрали? — негромко спросил кто-то.
К террасе подошел ординарец начштаба. Его толстощекое лицо было вымыто, сонно. Он поморгал, поправил пилотку.
— Тебе кого, телок? — спросил Гандулинов, который сидел на лавочке.
— Товарища майора Самсонова.
— Иди вон туда. Он тебе даст «товарища»!
Ординарец взошел, пригляделся к полутьме, четко вскинул руку к виску:
— Товарищ майор, полковник Юрин приказал донести готовность к выезду!
Майор долго всматривался в белесый пухлый блин. Все притихли.
— Ты булки любишь жрать? — спросил майор зловеще. — А? А вшей ты кормил? А? Сдаться захотели? Не-еет! Я — вашу… вас! Майор привстал, лапая пустую кобуру, ординарец с грохотом скатился по ступенькам.
— Ты, телок, — позвал его Гандулинов, — не вздумай начштаба докладывать. Понял? А то мы тебя отелим!
Водитель отдела, пожилой, степенный Миронов, вылез из кабины. С терраски по ступенькам спускались офицеры, последним вышел Алихан: майор спал сидя, положив голову на кулаки, упертые в колени.
— Подождем, — сказал Ивлев. — Через час очнется, уже бывало…
— Напился, — сказал Гандулинов Миронову. Старый шофер покачал головой.
— Не в том дело… Он и со ста грамм такой же — у него в мозги вдарило. В сорок втором из мешка выходили и всех почти положили на минном поле. Он тогда комбатом был. С тех пор вот так…
— Ты что — с ними был?
— Не… Мне Маслов рассказывал — он там был, на мотоцикле. В ПСД работал. Под Винницей.
— Всех! — с рыданьем сказал голос на терраске, — всех вижу, курвы! Булки жрете, а потом — предавать! Я вижу! Всех!
Голос оборвался. Алихан заглянул в дверь: майор по-прежнему сидел на сундуке с картами, кулаки его были сжаты, грубое лицо ослепло от закрытых глаз. Сквозь мелкий переплет окна догорали квадратики заката на полу возле сапог.
* * *
От польского имения на берегу Вислы остались, один обгорелые фундаменты. Тополя прикрывали их от реки. За Вислой на высотках был немец. Многие тополя были на полствола сломаны, мокрая кора завернулась лоскутами над слоновой кости древесиной. Тополя стояли молча, лишь иногда шелестели — жаловались ветру. В тополях была полевая кухня. До нее из подвала, где расположился оперотдел, прорыли ход сообщения. Бывший винный подвал со сводом из плитняка был просторен, прочен, только крошка осыпалась от взрывов во дворе. Двор, изрытый воронками, всегда пустынен: за ним сквозь речные испарения, прищуриваясь, наблюдал вражеский берег — самоходки доставали сюда прямой наводкой.
— Али! Твой черед за борщом!
Он взял котелки и вылез из подвала. Снаружи на посту у входа жался к стенке Гандулинов. Чуть моросило, но солнце проглядывало, и тогда на травяном бугре за двором светилась солома. За скирдой торчал длинный ствол семидесятишестимиллиметровой пушки. Вот он вытолкнул раскаленный прут, откатился, накатился; заложило ухо. Алихан шел по глине, выброшенной из траншеи, поверху. В глине истлевали по-осеннему горьковатые клочки дерна.
— По ходу иди! — крикнул Гандулинов, но он мотнул головой, прищурился на туманистый диск за тополями.
«Везде я искал тебя, серна гор, тоненькая, быстроногая!
Ты смотришь сквозь туман со склона, и встает солнце.
Смотри — я иду и пою, и камни звенят от высоты.
Ты смотришь пристально — я иду к тебе сквозь туман…»
Из дымки от солнца вниз зашелестело — чух-чух, — заныло и резко оборвалось дымным ударом около соломенной скирды, зашуршали осколки, а один, на излете, опахнул голову, врезался в глину. Клинообразный осколок, зазубренный, горячий: мокрая листва задымилась. Алихан приостановился, разглядывая.
— Ишь, герой сопливый, — сказал голос из траншеи. — Иди сюда!
Но он засмеялся, побежал верхом, звякая котелками. Повар, поворачивая больное лицо на чуханье снарядов в небе, разливал по котелкам борщ.
