— Спишь, Виктор Герасимович?
— Не сплю, — ответил майор.
— Три дивизии. А? И в болоте. А они — на высотках. Что же это?
— Да. Спал бы ты лучше…
— Не могу. Вчера Буркин приплыл оттуда: связь, кабель, опять перебило. Восемьдесят девять только за четверг. А?
— Да. Спи.
— Коле Охрину, комбату три, ступню оторвало, переправляли на плоту, и уже у нашего берега накрыло. Совсем.
— Это я тоже знаю, спи, — терпеливо повторил майор.
— Спирта у нас нет?
— Есть, но ты лучше спи.
— Какой тут сон.
Майор не ответил.
В соломе, в сырой теплоте — стреляные гильзы. Солома слежавшаяся, прелая. Когда-то она была пшеницей. Пшеница усиками щекотала щеку. Алихан отвел тяжелые колосья, вгляделся: колосья, как вода, смыкались за ее спиной, мелькал пыльный ситец, пушистый нимб, все шире в зное расплывалось стрекотанье кузнечиков.
Хлебный привкус был на губах, молоко в корчаге казалось голубым, узкая ладонь раздвигала колосья, осторожно, бережно, точно гладила по щеке. Сверчки-пулеметы стрекотали на том берегу сна, и поэтому не было страшно, наоборот: стеклянные крылья стрекоз состригали колосья, а они — он и она — смеялись, сплетая пальцы, потому что стеклянные осколки не могли их задеть никогда, не могли разрубить солнечных нитей, протянутых от снеговой вершины к замиранию теплому в середине груди. Нити колыхались от ее слабого дыхания, оно приближалось, оно дышало у самых губ. Он чувствовал, что сейчас они прикоснутся…
— А пацан и во сне все улыбается, — сказал Ивлев майору, который сменял его у аппарата в пять утра.
— Какой пацан?
— Какой? Твой, конечно.
* * *
В шесть утра майор уже будил Ивлева:
— Борис, Борька, вставай, ну проснись, Борька, вызывают меня!
— Кто? Что? — бормотал Ивлев, садясь, не разлепляя глаз.
— Сам Панкратов прибыл. На НП сто шестого. Юрин меня вызывает. С оперсводкой.
Наблюдательный пункт сто шестого артполка был в буграх песчаных у самого берега, километрах в двух от подвала. Весь берег до него простреливался насквозь минометами, и там часто убивало и ранило связных. Ивлев сел, жестко растер лицо, зевнул.
— Не знаю, кого с тобой послать. Всех разобрали.
— Сам дойду.
— Сам-то сам… А если? С оперсводкой идешь. Сейчас подумаем…
— Погоди, — сказал майор. — Пусть они добровольно. Эй, ребята, кто желает прогуляться? По бережку. Со мной вместе. А?
Серый глаз его задорно щурился, шевелился большой нос.
Алихан вспомнил бревно с желтой рукой, стриженую макушку под талым ледком, и проглотил отвращение. Вот так же будет лежать майор, деревянный, не нужный никому, как сломанная вещь. Хотя у него есть имя и отчество, и веселый смелый глаз, и здоровенный смелый нос. Но скоро ничего этого не будет никогда. Но и я не хочу стать ничем. Он вспомнил сон, ее дыхание у губ. Дыхание исчезало от страха, от жестоких мыслей. Он останется, но этого ее дыхания — не будет. Почему? Ответа нет, но не будет.
— Я пойду! — сказал он и покраснел: ведь он не хотел говорить.
— Ты же у аппарата?
— Пусть идет, — сказал Ивлев. — К аппарату Сергея посадим.
— Ну, смотри, Алешка, — сказал майор, — назвался груздем… Переобуйся, автомат проверь, хлеба возьми в карман.
* * *
Особо чистое после дождя утро пригревало сырую глину, и она отсвечивала голубизной. Мокли на дороге тополевые листья, паутинка искрилась в бурьяне, ветерок холодил шею, шевелил волосы.
— Благодать! — сказал майор. Алихан туго перетянулся ремнем, автомат покачивался между лопаток, саперы смотрели из ячейки, как он ловко переступает сапогами по кирпичному крошеву. У въезда в имение торчала горелая труба, дальше надо идти по открытому пустырю к берегу. Мимо них по дороге гнала полуторка со снарядными ящиками. Старая полуторка с залатанной кабиной и полустертыми номерами на бортах. Нахохлившись, кто-то сидел в кузове, дымил самокруткой.
Дугообразный шелест возник от зенита вниз к ним, и они упали на кирпичи в миг удара, встряхнувшего пустоту в желудке, и лежали на колотой щебенке, втягивая затылки от второго шелеста и удара. Переждали. Приподнялись, глянули. На дороге стоял дым, в дыму — покосившаяся полуторка, из борта торчала доска, кто-то хромал из дыма к ним, а потом споткнулся, лег. Алихан узнал его, вскочил, побежал.
